Только позови

Джонс Джеймс

Идти пришлось порядочно. Уинч шел медленно, не торопясь, чтобы не выдохнуться. Ему казалось, что он хорошо запомнил дорогу, по которой ехал сюда, но, очевидно, он что-то перепутал. Наконец справа в конце улочки он увидел яркие огни, вышел на широкую авеню и поймал такси.

Добравшись до приречных кварталов, он зашел в один бар, потом в другой, третий. Просто так. Он не выпил ни капли. Потом отправился в гостиницу и около четырех завалился спать.

Следующие два дня Уинч каждый вечер совершал вылазки в западный район, где жила его жена. То было его последнее прибежище после долгих однообразных часов. Он спал или болтался без дела почти до вечера, а потом плотно ел — единственный раз в сутки — и брал такси.

Каждый день он покупал перед обедом бутылку вина и опустошал ее, сидя за столиком у себя в номере. Он прибывал на место примерно в половине первого.

Второй раз Уинч видел жену с тем же подполковником ВВС. Но на третью ночь она привела другого мужчину, тоже офицера. Этот был пониже ростом и потолще, с брюшком. На погонах у него виднелись золотистые дубовые листья майора. Также, дурачась и смеясь, они шли по дорожке к дому и так же целовались у дверей. Снова зажегся свет, и снова никто не вышел из дома. Уинч понял, что он свободен от обязательств, словно взятых на себя по какой-то бесовской сделке. Он круто повернулся и пошел к авеню. Он вернулся на такси в гостиницу, сложил вещи и расплатился за номер. На другом такси он добрался до автостанции. Очередная «борзая» отправлялась в южном направлении, к Люксору, только через час. Он провел его в соседнем баре, отмечая отъезд второй за день бутылкой вина.

На обратном пути он почти всю дорогу спал. Только раз он по-настоящему проснулся, чтобы опять посмотреть на темную задумчивую Миссисипи, тянувшуюся вдоль шоссе, теперь уже с левой стороны. Он смотрел и с горечью думал о том, что в части, переживающей болезненные перемены, постепенно забывают о них. Забывают о нем. Он знал, что иначе и быть не могло. Рассудок подсказывал, что это даже хорошо, и он, успокоенный, задремал снова. Вдруг что-то будто толкнуло его, он сообразил, что надо отдать команду: «Выводи людей, быстро! Давай влево отходи, влево, мать твою… Ты что, не видишь, что минометы нас в вилку берут?» Крик подступал к горлу, но он успел опомниться, издав какой-то хрип. Уинч помотал головой. Вроде бой на Гуадалканале, когда они брали высоту 27. Только местность другая, незнакомая. Уинч опять помотал головой. Потом он все-таки уснул и спал до рассвета, пока его не разбудили лучи восходящего южного солнца. Стряхнув сон, он смотрел на плоские поля Арканзаса. На душе у него было неспокойно, что-то держало его, хотя он понимал, что роты больше нет и не будет. Впереди как неизбежность маячил на крутом берегу Люксор. В нем теперь заключалось все его будущее, если оно вообще есть, это будущее. Нечего обманывать себя.

Такси миновало кирпичные ворота и остановилось у главного здания. Настроение у Уинча было отвратительное, ему показалось, что госпиталь стал еще больше похож на тюрьму. За время его четырехдневного отсутствия приезжали родители Билли. Может, оно и к лучшему. Мать закатила настоящую истерику, сообщил ему Билли.

В тот же день Уинч еще раз прошел полное медицинское обследование. Показания были гораздо лучше, чем раньше. Врачи не находили объяснений. Такой хорошей электрокардиограммы у него еще не было. Если так пойдет и ему будет лучше, они не видят причин, почему бы ему не вернуться скоро в строй. Уинч только усмехнулся про себя. О выпитых бутылках он, конечно, умолчал.

Два дня спустя он впервые и пообщался по-настоящему в зале отдыха с Кэрол Файербоу. Она предложила ему партию в пинг-понг.

Уинч видел Кэрол здесь несколько раз, иногда здоровался, а как-то Лэндерс даже познакомил их. Но Уинч редко бывал в зале и даже словечком не перекинулся с ней.

Он забрел сюда, возвращаясь от Билли, потому что идти в отделение и куковать там одному не хотелось. Уинч не спеша прошелся по рекреации, и его потянуло прочь.

Помещение словно нарочно было рассчитано исключительно на дурачье. Его наверняка придумал и расчертил на бумаге какой-нибудь умник

в мундире инженерных войск, руководствуясь своими понятиями о том, что нужно этому стаду баранов — рядовому и сержантскому составу. Конечно, в глазах пятнадцатилетнего школьника зал был сделан по высшему классу. В ближнем углу у дверей размещались два стола для пинг-понга, оба пустующие. Баскетбольные стойки со щитами и корзинами подтягивались на тросах к потолку. Их устанавливали только во время госпитальных состязаний. Одноногие играют против одноруких, зло подумал Уинч. Или когда калекам демонстрировали свою ловкость заезжие спортсмены. Тогда по обе стороны площадки наспех сооружали деревянные скамейки в несколько ярусов. У дальней стены было темно, тяжелый плюшевый занавес плотно задвинут. Когда для подъема духа раненых сюда заглядывал Бинг Кросби или еще кто из артистов, в зале расставляли складные стулья и занавес, натурально, раздвигался.

Собравшиеся сейчас в зале сидели кто где на удобных диванчиках и от нечего делать глазели на окна под потолком, зарешеченные изнутри от попадания мяча. Небось о бабах думают. Несколько человек в халатах резались за низкими столиками в шашки. Две пары из интеллигентных склонились над шахматными досками. В дальнем углу немолодая женщина в унылой серой униформе доброволки Красного Креста вела кружок по плетению корзин. Слушатели ее явно скучали. Уинч хотел было уйти, но тут к нему подошла Кэрол с двумя ракетками.

— Не хотите сыграть партию, сержант?

Она улыбалась. В самой ее пленительной свежести содержался какой-то оскорбительный вызов, как неожиданная пощечина. Вдобавок она была действительно хороша собой, и совсем не по-киношному. Бог ты мой, да разве бывают такими молодыми, думал Уинч. Неужели и он был таким? В ее глазах и в ее позе была доза игривости, причем истинно южной. Уинч с трудом удержался, чтобы не выдать какую-нибудь мужицкую шуточку. Вместо этого он услышал, как со стороны, совсем другое:

— Отчего же нет? Можно.

Уинч многому научился за свою долголетнюю службу, в чем однажды пришлось убедиться Лэндерсу, когда он в порыве неуместного интеллектуального высокомерия вызвал его сгонять партию в шахматы. Кроме того, Уинч хорошо бегал, прыгал, нырял, классно водил в футбол и кидал мяч в баскет. Что до настольного тенниса, то еще до войны, когда он служил в Форт-Блисс и Хьюстоне, он был одним из лучших игроков в армии.

Он скинул казенный темно — вишневый халат и парусиновые тапочки и играл босой в одних серых пижамных штанах. Его хватило на три партии. Сердце у него колотилось бешено, но хорошая разминка после долгого перерыва оставила приятное ощущение. Он победил Кэрол со счетом 21:12, 21:17, 21:18. Играла она неплохо и, видимо, рассчитывала выиграть.

— А вы хорошо играете, — со смехом сказала она, переводя дыхание. Ее матовое ирландское личико, обрамленное черными как смоль волосами, раскраснелось. — Хотите еще?

— Нет, спасибо, — сказал Уинч, старательно скрывая одышку. — Потренируйтесь сначала с кем послабее, потом сыграем.

— Вот как? — сказала Кэрол, но без обиды, а с улыбкой.

Больше всего Уинчу хотелось присесть и перевести дух, но он держался. Накинув халат и сунув ноги в тапочки, он проводил Кэрол и подождал, пока она уберет ракетки и шарик. Потом спросил, не поужинает ли она с ним вечером, и она сразу же, едва он успел закончить фразу, согласилась.

Уинч назначил ей свидание в баре «Клэриджа». Он подумал, что это лучше, чем «Пибоди». Кэрол пришла, они заняли столик, но ей, видно, было не по себе.

— Я не была здесь с выпускного вечера, — сказала она, глядя по сторонам.

— Выходит, совсем недавно?

— Три с половиной года назад. — Она помолчала. — Хотя нет, и потом бывала. А вот как началась война и военные просто оккупировали Люксор, не приходилось.

— Не знаю такого места, где сейчас нет военных.