Толстая книга авторских былин от тёть Инн
Шрифт:
Затопило волной долину,
дома затопило, овины,
медведей, белок и зайцев,
да жителей местных нанайцев.
А как волна схлынула,
так долина гнилая и вымерла:
стоит чёрная да пустая.
Никитич что делать не знает.
Ни людей, ни рыбы, ни леса.
— Куды ж это влез я? —
стоит добродей, чешет репу.
— Да уж, вляпался ты крепко! —
слышен голос с болота.
— Кому
Со всех сторон хороша,
выходит баба Яга:
— Одна я в тундре осталась,
так как мудрая, не якшалась
с людями, зверями. Всё лесом…
А какой у тебя интерес тут?
— Я, бабулечка, тоже не сдался,
с чертями срамными дрался.
Да сам народу погубил, ой, немерено!
Как жить теперя мне?
А ищу я Забаву Путятичну,
жену царскую. Пасечник
нашёлся на нашу пчёлку:
уволок её далече за ёлку.
Ничего ты о том не слыхала?
— Знаю, рыцарь, я об этом. Прилетала
дева-лебедь, сидит в Озёрском,
плавает в водах холодных
моря Охотского, стонет:
то слезу, то перо уронит.
Говорит, что летать не может,
изнутри её черви гложут.
Помутнело в глазах у Добрыни:
— Ну бабка, — промолвил былинный
и бегом к Охотскому морю. —
Горе какое, горе!
А бабка вдруг стала змеем.
И полетел змей Добрыни быстрее!
Присел он на камни прибрежные,
морду сменил на вежливую
и обернулся девушкой-птицей.
Ну как в такую не влюбиться?
Никитич к берегу подходит,
игриво на девицу смотрит
и почти что зовёт её замуж:
— Ты бы это,
до дому пошла бы уж,
Николаша тя ждёт, не дождётся! —
а у самого сердечечко бьётся.
Опустила очи дивчина:
— Ох, воин милый,
не люб мне больше муж любимый,
я сгораю по Добрыне!
А Добрыня парень честный,
растаял при виде невесты,
губу толстую отвесил,
грех велик на чаше взвесил,
и полез с объятиями жаркими
на Забавушку. А та из жалкой
вдруг превратилась в дракона,
жаром дышит, со рта вони!
— Пришла, былинничек,
твоя кончина! —
Горыныч цап когтями,
волочёт в пучину
добра молодца
на свет не поглядевшего,
удалого храбреца бездетного.
И кидает змей Добрыню в море синее.
Тонет богатырь. Картина дивная
перед глазами вдруг ему открылась.
Это водное царство просилось
прямо в лёгкие богатырские.
А вокруг всё зелёное, склизкое,
чудны водоросли и рыбы;
караси-иваси, как грибы,
по дну пешеходят хвостами.
Вот они то Добрыню подобрали
и вынесли на поверхность.
Но до брега далеко. Ай, ехал
мимо рыба-кит великан.
Он воеводушку взял
да на спину свою забросил.
А как забросил, так и загундосил:
— Гой еси,
Добрынюшка победоносный,
ты избавь меня от отбросов:
на моей спине народец поселился
дюже нехороший, расплодился,
сеет, жнёт да пашет,
кожу мою лопатит.
От боли и жить мне тяжко.
Скинь их в море, вояжка!
Вздохнул богатырь, огляделся,
да уж, некуда деться:
сараи, дома и пашни,
люд песни поёт да квасит
капусту в огромных бочках;
сети ставят и бродят
рыбку большую да малую,
солят, сушат да жарят её.
Весело живут, не накладно.
Разозлился Добрынюшка:
— Ладно,
помогу я тебе, рыба-кит,
только ты меня сумей благодарить:
довези до Москвы, до столицы.
Мне оттуда надобно пуститься,
сызнова да по ново,
на поиски нашей пановы,
племянницы князя Владимира.
И меч булатен вынул он,
но вовремя остановился,
мысль темя пронзила. Не поленился
богатырь, взошёл на гору
да как закричит:
— Который
год вы сидите на рыбе?
Вы ж не люди, а грибы!
Не мешайте жить животине.
Знаю я остров в пучине,
формами он, как рыба.
Вот на нём вам плодиться и треба!
Развернул Добрыня кита
туда, где всё смыла волна,
и поплыли они к Сахалину,
там уже прорастала полынью
земелька после цунами,
а последние нивхи не знали
какая их ждёт беда:
люд дурной плывёт сюда,
чтоб раскинуть свои шатры.
Айны, это случайно не вы?
Но такова была сила природы:
кит с людьми уже на подходе,
близёхонько к берегу пристаёт.
Народ на сушу идёт
и дивится долго:
— Как же так? Есть реки, и ёлки
растут особенно смело,
а фонтанов нет. Не умеем
жить мы в таких условиях!
Но кит покинул уже акваторию,
ушёл в Атлантический океан,
коня богатырского подобрав.
А Добрыня махал им руками обеими: