Толстая книга авторских былин от тёть Инн
Шрифт:
— Да ладно вам,
что из дерева сделано,
то и крепче, чем их кожи кита,
намно-о-ого,
хоть спросите об этом у бога.
Долго ли коротко, рыба-кит плыла,
но до моря Белого, наконец, дошла.
Простилась со спасителем
и в обратный путь
от народа глупого отдохнуть.
А Добрыня в Архангельске попировав
дня эдак три, пустился вплавь
по реке Двине Северной,
на лодочке беленькой.
Доплыл он до Устюга Великого.
Потянуло в леса дикие
его кобылу верную,
та чует зло, проверено!
Доскакали они до избушки,
заходят внутрь, там заячьи ушки
дрожат и трясутся от страха.
Золотом шита рубаха
висит, дожидаясь хозяина.
— Неужто изба боярина? —
богатырь светёлку обходит,
в раскалённую баньку заходит.
Мужичок чудной в бане парится,
белый как лунь, махается
вениками еловыми.
Белки в кадушки дубовые
подливают воду горячую.
«Мужик Забавушку прячет!» —
подумал детина наш милый.
— Тук-тук-тук-тук,
дева-птица не приходила?
Дед Мороз (а это был он)
немало был удивлён:
— Это ж ветром каким надуло
былинничка? Что ли уснула
во дворе охрана моя?
Пойду, вспугну медведя'!
— Медведя' покорить бы надо,
но зима на улице, и засада
в берлоге медвежьей особая:
не страшна вам
дружина хоробрая! —
отвечал ему Добрыня,
одёж скинув половину.
Усмехнулся Мороз:
— Верно чуешь,
с тобой, гляжу, не забалуешь.
Ну проходи, добрый витязь, омойся.
А в тёмну тайгу не суйся,
там баба Яга живая,
она таких, как ты, валит
целыми батальонами,
с друже своими злобными!
— Так вот кто спёр царёву птицу! —
не на шутку Добрыня гневится.
Но однако
разделся, помылся и в драку
не поспешил отправиться,
а остался есть и бахвалиться.
Отдыхал богатырь так неделю.
Уже брюхо наел он
такое же, как у Мороза.
Не выдержал дед:
— Воевода,
не пора ль тебе в путь пуститься?
А то царь, поди, матерится!
Делать нечего, надо ехать.
Хорошо прибаутки брехать
за столом со свежесваренным пивом,
но не от хмеля воин красивый,
а от подвигов ратных.
Взял Добрынюшка меч булатен,
надел кольчугу железную,
пришпорил кобылу верную
и в тёмны леса галопом!
Допылил бы он так до Европы,
да на избу Яги наткнулся.
Шпионом хитрым обернулся
и айда на разведку.
Но ворон уж карчет на ветке,
бабу Ягу призывая.
Появилась старуха кривая,
будто выросла из-под земли:
— Нос, касатик, подбери!
Тебе чего от бабушки надо?
— Я, бабуля, не ради награды,
а пекусь о спасении жизни.
Забаву Путятичну, видишь ли,
злая сила, кажись, прибрала.
Ты деву-птицу не видала,
чи сама её съела в обедню?
Хоть где косточки закопала,
поведай! —
и тычет в бабулю палкой,
не Горыныч ли это?
— Жалко
было бы съесть девицу,
чернавка самой сгодится, —
отвечает служивому ведьма. —
Слезай с коня, пообедай,
в баньке моей помойся,
кваску попей, успокойся.
Беспокойно стало служаке,
вспомнил он богатырские драки —
последствия её гостеприимства.
— Не пора ли тебе жениться? —
вдруг ласковой стала Яга
и в избушку свою пошла. —
Сейчас покажу тебе девку,
краше нет! Та знает припевки
все, каки есть на свете,
и лик её дюже светел.
Вошла в избу, выходит девкой,
краше нет! И поёт припевки
все, каки есть на свете.
Никитич нарвал букетик
цветов, что росли возле дома,
и дарит девице, влюблённый.
Та ведёт его в опочивальню,
срывает рубашечку сальную
да в шею вгрызается грубо:
без меча былинного рубит!
Вышел дух из воина. Ан нет, остался.
Дух, он знает что-то, он не сдался.
А Добрыня мёртвый на полатях
лежит бездыханный. И тратит
бог на небе свои силы:
в Сивку вдул видение, как милый
хозяин её умирает.
Фыркнула кобыла: «Чёрт те знает
что творится на белом свете!» —
с разбегу рушит дом, берёт за плечи
Добрыню да на спину свою поднимает,
и бегом из леса! Чёрт те знает
что в нашей сказке происходит.
Старичок на дорогу выходит
да тормозит кобылу:
— Чего развалился, милый? —
и поит воеводу водицей. —
Чи живой?
А конь матерится,
обещает затоптать бабку Ёжку.