Толстая книга авторских былин от тёть Инн
Шрифт:
Сейчас придут, повяжут,
а повязав, накажут:
на каторгу отправят жить —
на Сахалин. Вот там дружить
и буду я с медведями
да с лисами-соседями.)
Это всё была не сказка,
а присказка.
Ай, перекинем мы свой взгляд
да на славный Киев-град,
где сказка только начинается.
Богатырешка венчается
на бабе русской:
наполовину белорусской,
пополам
на треть с Молдовы братской.
Хорошая была свадьба,
скажу я вам!
И как бы ни чесалась
вша по бородам
угостей, да и у князя
нашего Вована,
но и тот не нашёл изъяна
на том пиру почёстном.
Ведь в бою потешном,
перекрёстном
меж брательничками богатырями
складывались рядами
почему-то простые крестьяне,
то бишь, мы с вами.
Вот так складывались мы
и ложились,
а потом вставали и бились
за трон могучий.
Ну, кто из нас, Иванов, круче?
Крутым сказался дед Панас:
он два-три слова
недобрых припас
и на княжеский трон взобрался:
как сел, так и не сдался
до самых тех пор,
пока князь Вован
не вышел во двор
и богатырей ни покликал.
Богатырешки лики
еле как оторвали от браги
и как вдарят с размаху!
В общем,
осталась от Апанасия
горка дерьма.
Тут умная мысль
в голову князя пришла:
«Надо бы идти Московию брать,
ведь куда ни глянь во дворе,
везде рать!»
Вот тут-то сказка
только начинается.
Значит, богатырешка венчается.
Ай и обвенчаться не успел,
ждёт Алешку нашего удел:
скакать до самого севера,
русичей ложить, ой, немерено!
Ой, намеренно
на святую Русь пойдёт
войско-рать
ни за что помирать,
ни про что погибать,
в бою кости класть да суровые:
ни за рубь, ни за два, за целковые.
Только свадебка наша кончается,
так и войско-рать собирается.
Это войско-рать
нам на пальчиках считать.
Илья Муромец
да крестьянский сын.
Чурило Пленкович
с тех краёв чи Крым.
Михаил Потык,
он кочевник сам.
Алешенька Попович
хитёр не по годам.
Святогор большой —
богатырь-гора.
Селянович Микула —
оратай (плуг, поля).
Ну и Добрыня Никитич
рода княжеского.
И чтоб за трон не бился,
был спроважен он
князем киевским да в Московию:
«Пущай там трон берёт.
Вот и пристроим его,
да
сугубо здоровой
из Мордовии иль с Ростова!»
А Настасья
дочь Петровична рыдала:
мужа молодого провожала
Алешу свет Поповича куда-то
на погибель
иль на свадьбу новую к патлатым
русским не побритым мужикам,
сытым, пьяным прямо в хлам!
Алешка, тот тоже рыдает,
на погибель его отправляют
иль на новую сытую свадьбу:
— Там, Настасьюшка,
справим усадьбу
и на север жить переедем.
Две усадьбы на зависть соседям,
одна в Киеве, другая в Москве!
— Хорошо,
что ты женился на мне! —
Настенька сладко вздохнула и
мужу в котомку впихнула
яиц штук пятьсот,
кур жареных восемьсот,
тыщу с лишним горбушек хлеба
и то, на что нам смотреть не треба:
платочек ручной работы —
памятка от жены. В охотку
присядет богатырь,
всплакнёт, носик вытрет,
супружницу вспомнит и выйдет
мысль дурна да похабна.
В общем, заговорён
платок был троекратно.
По-тихому
дружиннички собирались,
со дворов
всё, что смогли, прибрали:
кур, свиней да пшена в дорогу,
в общем,
с каждой хаты понемногу.
Крестьяне,
конечно же, матерились.
На недоброе отношение
богатыри дивились.
Но ту злобу мужичью волчью
терпели молча,
уводя телка последнего из сарая.
Что поделаешь, доля плохая
у былинных детин могучих.
И на обещания: «Жить будете круче!»
селяне не реагировали.
Вздохнули богатыри и двинули
на севера холодные.
Одно радовало, шли не голодные.
Хорошо ли, худо шли,
расскажем далее.
Марш-бросок
вроде не до Израиля,
но всё же,
прокорми-ка эти рожи!
Поэтому Микула Селянович,
наш аграрий,
по харе каждому вдарил
и на котомки богатырские навесил
стопудовые замочки,
а с вином бочки
за пазуху смело засунул
и вперед дружинушки двинул.
Нет, Микулушка,
конечно, не тиран:
ежедневно к обеду был пьян
и спал под берёзкою крепко,
а его дружина обедала,
так как ключик легко доставался.
А как Селянович просыпался,
так всё начинал сначала: