Том 1. Рассказы и повести
Шрифт:
Как-то, сидя в «Штадт Франкфурте» с венскими коллегами за кружкой пива, этот самый Гашпар Липпаи, профессор и окулист пештского университета, упомянул о знаменитом кузнеце.
Венские глазники: Артл, Штельваг, Егер — в своем деле как говорится, собаку съели.
— Что невозможно, то невозможно! Вздор! Может ли какой-то кузнец, орудующий от зари до зари кувалдой, проделать такую тонкую операцию, за которую и мы-то не беремся!
Липпаи пожимал плечами.
— И все же это так. Правда, сам я не видел, но зато те, кому я вынужден был отказать в помощи, считая их безнадежно ослепшими в результате этого заболевания, смогли увидеть меня, после того как он их прооперировал.
Жаль, что я не знаю латинского названия этой болезни, ведь когда пишешь о врачебных делах, необходимо ввернуть и нечто такое, чего простые смертные не понимают, — поэтому же не смогу передать и их спор, скажу лишь, что под конец венцы предложили Липпаи:
— Знаете что, коллега, затащите-ка вы как-нибудь этого кузнеца к себе в университет, мы тогда тоже приедем в Пешт, да и посмотрим, как он оперирует.
Ну, что ж, прекрасно. Липпаи дал слово и, дождавшись пациента с соответствующим заболеванием — это был кечкеметский портной, — положил его в клинику и тотчас же, сунув в конверт десять пенгё * на проезд, послал письмо Яношу Штраже с просьбой немедленно приехать снимать бельмо. Одновременно он оповестил и венских докторов.
Дело это натворило тогда много шуму в стране, старики и поныне хорошо его помнят. Достопочтенный мастер Янош Штража оставил вместо себя своего подмастерья подковывать лошадей, надел новенький сюртук, заточил на малом бруске свои режущие-кромсающие орудия, залепив сгоряча оплеуху разине-ученику, вертевшему станок, затем подсел на запряженную волами повозку, что везла из поместья Зичи шерсть в Вац, куда и добрался благополучно под вечер следующего дня; сесть на «пыхтелку» он не решился и потому отправился в Пешт на своих двоих. Прошагал наш старина всю ночку, а к утру честь честью прибыл на улицу Уйвилаг, где находился университет.
На его счастье профессор Липпаи оказался там. Узнав, что он в своей лаборатории, наш путешественник тут же почтительно нажал на ручку двери.
— Слава Иисусу Христу! Вот и я.
— Аминь! Неужто вы и есть Штража?
— Бог свидетель, это так.
Перед профессором стоял маленький, приземистый человечек с юркими, как ящерицы, глазами.
— Когда же вы приехали?
— Сию минуту.
— Но ведь поезда-то сейчас не было.
— А я пешком, — простодушно ответил кузнец.
— Пешком? Ночью?
— Ну да.
— Помилуйте, как же вы возьметесь теперь оперировать глаза? — разочарованно спросил ученый-доктор.
— Да что там, подумаешь! Сниму бельмо, из-за которого вы меня вызвали, — и вся недолга.
— И вы считаете, что ваши руки будут достаточно спокойны?
Почтенный кузнец недоуменно смотрел на профессора:
— Разве они твари, чтобы беспокоиться?
— Но вы же утверждаете, что всю ночь шли пешком, — значит, не спали и устали с дороги. Кузнец улыбнулся.
— Не на руках же я шел. То было давно, ваша милость, когда я на руках ходил. Еще когда несмышленышем был.
— Смотрите сами, но предупреждаю вас, что на операции будут присутствовать венские ученые-доктора, и мне было бы очень неловко, если вы оскандалитесь.
Кузнец его подбадривал: пустяки, мол, не стоит разговора. Немного успокоившись, Липпаи послал в соседнюю гостиницу «У золотого орла», где остановились гости, и венские господа сразу же явились. Тогда он провел их и Штражу в операционную, где уже дожидался портной с больными глазами, человек крупный, дюжий, как библейский Самсон.
(«Вот несуразица-то, — подумал Янош Штража, — где же тут мудрость, ежели провидение допускает, чтобы такой здоровяк был на земле не кузнецом, а портным».)
— Вот, друг мой Штража, ваш больной, — сказал Липпаи. Кузнец доходил этому Голиафу до подмышки и заглянуть ему в глаза, разумеется, не мог. Тогда он усадил пациента на стул и внимательно осмотрел его левый глаз. На роговице перламутровым блеском разлилось бельмо с расходящимися в виде колесных спиц трещинами.
— Да, браток, вечереет тебе, — пробормотал он и занялся правым его глазом.
Правый глаз был хуже, здесь бельмо уже перезрело.
Венские глазники тоже осмотрели бельмо сквозь свои очки.
— Сложная операция, — сказал Артл, имея в виду правый глаз больного. — Она требует такой точности, на какую человеческая рука, можно сказать, не способна.
Почтенный же Штража преспокойно снял сюртук и стал один за другим вынимать из-за голенища сапог и закладывать обратно различные ножи, наконец выбрал один и направил его лезвие на болтавшемся кончике поясного ремня.
— Бог с вами! — испуганно воскликнул Липпаи. — Уж не этой ли железякой собрались вы оперировать?
Кузнец только глазом моргнул — да, именно этой. Липпаи быстро отыскал среди разложенных на столе инструментов нож Граафа и сунул его кузнецу в руку.
— Нет, — сказал презрительно Штража, — это не годится.
Он оттолкнул нож Граафа и решительно подошел к перепуганному портному со своим инструментом; сверкнуло лезвие, и вот оно с игривой легкостью, будто очищая плод от кожуры, скользнуло по глазному яблоку; одно мгновение — и бельмо было снято.
— Что за чертовщина! — ахнул пораженный Артл. Штража вытирал свой нож рукавом рубахи.
— Ну вот, — заметил он, довольный, — одно окошко уже открыто.
Немцы восторженно хватали его за мозолистые узловатые руки, чтобы пожать их, но профессор Липпаи вдруг вспылил:
— Послушайте, Штража, вы все-таки ужасный, отчаянный человек! Да знаете ли вы, чем вы играете? Знаете ли вы, что вы режете? Сознаете, какую ответственность несете перед богом и людьми? Известно ли вам, что такое глазная оболочка, сосудистая оболочка, оболочка зрительного нерва, слезный мешок и все прочее? Какой из нервов откуда и куда ведет? Знаете ли вы, что такое афакия, глаукома и что такое моргагниана? Вы же понятия ни о чем не имеете, правда?