Том 10. Мертвое озеро
Шрифт:
И хор приживалок подхватил смех Натальи Кирилловны.
Цыган обводил глазами всех, и когда смех унялся, он громко сказал:
— Никто, даже сама Любовь Алексеевна, не знает своего состояния.
— Неужели каких-нибудь пятьсот душ ей трудно сосчитать! — язвительно заметила Зина.
— Ее состояние не в душах, — отвечал цыган.
— В чем же? деньги есть? — спросила Наталья Кирилловна с достоинством.
— Да.
Наталья Кирилловна заметно пришла в волнение, мучимая желанием
— А сколько тысяч? в ломбарде или в частных руках?
— Несколько миллионов! — протяжно произнес цыган, и презрительная улыбка мелькнула на его губах, когда Наталья Кирилловна встрепенулась, приживалки ахнули, повторяя: «Миллионщица, миллионщица!», а Зина, побледнев, с ужасом поглядела на него и как бы невольно произнесла:
— Это неправда!
Цыган вынул из кармана какие-то бумаги и показал Наталье Кирилловне. Зина, вся дрожа, глядела на них через плечо Натальи Кирилловны, и пот крупными каплями выступал на ее крутом лбу.
— И в твоих руках такие суммы! даже Любовь Алексеевна не знает! — воскликнула почти с ужасом Наталья Кирилловна.
— Она знает, что у ней есть деньги, но мало обращает на них внимания. Отец ее, умирая, сделал меня своим душеприказчиком и опекуном всего имения его дочери.
— Какое безрассудство! мальчишке! — воскликнула Наталья Кирилловна, но остановилась, брови ее сдвинулись, и она окинула глазами толпу приживалок, потому что кто-то из них, увлекшись ее примером, подхватил:
— Цыгану!
— Это что? молчать! вы, кажется, одурели! вмешиваетесь в барские дела! — крикнула Наталья Кирилловна.
Все приживалки повесили носы.
Наталья Кирилловна обратилась к цыгану и более мягким голосом, чем прежде, спросила его:
— Ты очень привязан к Любови Алексеевне?
— Да.
— Грех, великий грех во зло употреблять доверенность умирающего человека, который оставляет сироту. О, это черное, низкое дело! — наставительно сказала Наталья Кирилловна.
Цыган молчал.
— Ну а сколько миллионов? три, четыре? — спросила Наталья Кирилловна, наскучив выжидать вопроса своей догадливой Зины, которая словно пораженная громом стояла за ее креслом.
— Отец Любови Алексеевны еще давно имел большой капитал, потом он продал всё имение свое, исключая одной деревни, и даже не трогал процентов. А этому лет пятнадцать.
— Сколько же, сколько же? — потеряв всякое достоинство, нетерпеливо говорила Наталья Кирилловна.
— Одиннадцать миллионов! — громко произнес цыган.
Зина вздрогнула. Наталья Кирилловна свободно вздохнула, а приживалки радостно начали креститься и шептались между собой:
—
— Не всё то золото, что блестит!
И так далее; шепот продолжался, пока Наталья Кирилловна была погружена в какое-то раздумье. У ней в голове быстро всё уладилось: как она вновь поднимет этими деньгами свой дом, выкупит имения, заложенные или запроданные. Улыбка озарила ее строгое лицо, и она очень ласково сказала цыгану:
— Хорошо ли тебе, любезный, у меня в доме? ты спроси, что тебе будет нужно…
Цыган поклонился и вышел.
Приживалка с мутными глазами выступила из толпы вприпляску, подперев руки в бока и сиплым голосом напевая:
— Миллиончики, голубчики! тра-ла-ла!
— Чему ты радуешься? а? — спросила, смеясь, Наталья Кирилловна.
— А как же не радоваться! надо веселиться: свадьба в доме!
И приживалка опять завертелась, напевая.
Все смеялись, исключая Зины, которая бессмысленно глядела на всех.
Наталья Кирилловна в этот день встретила Павла Сергеича очень любезно и, поцеловав его, погрозила ему пальцем, сказав:
— У-у-у, какой хитрец! ишь как скрывал, я не ожидала от тебя таких расчетов!
— Что такое? — не без удивления спросил Тавровский, который решительно не знал о миллионах своей невесты.
— Тс! идет твоя невеста! — отвечала Наталья Кирилловна и, к удивлению всех приживалок, сама пошла к ней навстречу и, поцеловав ее, сказала:- Что ты всё сидишь одна?.. Павел Сергеич, я надеюсь, что могу ее назвать так, как свою дочь?
— Она верно будет очень счастлива! — заметил Тавровский.
— Не хочешь ли ты посмотреть Петербург? тебе надо быть веселой, а ты всё такая печальная! Впрочем, недавняя потеря!.. это даже ей делает честь, что у ней такое чувствительное сердце.
— Можно сказать, что кто взглянет на Любовь Алексеевну, то уж не скажет, что она злая; и взаправду говорят, что глаза есть зеркало души! — протараторила приживалка с мутными глазами.
— Да, уж у кого злые глаза, то и душа дурная! — подхватила Ольга Петровна.
И глаза ее встретили презрительный взгляд Зины, стоявшей позади Натальи Кирилловны, которая, потрепав по щеке Любу, сказала:
— Да, у ней глазки хорошенькие! — и прибавила: — Я знаю, отчего ты скучаешь: хочется скорее свадьбы!
Люба покраснела, сконфузилась и выронила из рук носовой платок. Она хотела его поднять, но Наталья Кирилловна удержала ее и, обратясь к Зине и указывая на платок палкой, повелительно сказала:
— Подыми!
Зина сделала вид, что не слышит, и повернулась назад; но Наталья Кирилловна коснулась ее плеча палкой и сердито сказала: