Том 11. Былое и думы. Часть 6-8
Шрифт:
То, что я вижу на Западе, дает мне право предположить о том, что будет на Востоке, которого я не знаю; люди всё те же под всеми меридианами. Я четыре года смотрю, как вслед за гибельным примером какое-то бешенство деспотизма охватило все души; как презрение масс, вчера объявляемых самодержавными, почти боготворимых, сделалось общим мнением; как люди, у которых свобода была девизом, ругаются теперь над ней; как социальная революция была осмеяна, посвящена смерти – лицемерами, которые со дня ее рождения поклонялись ей. Знаете ли вы, наконец, на ком хотят эти побежденные вчерашнего дня выместить горе своей неудачи? – На тирании, на привилегиях, на суеверии? Нет, на народе (la pl`ebe), на философии, на революции…
Speramini, popule meus! [709] Какое же общение возможно с ними? Сделаемте союз, как Бертран дю Гесклин и Оливье де Клиссон, за свободу quand m^eme [710] , против всех живых и мертвых. Будем поддерживать дело освобождения, откуда бы оно ни шло и каким
709
Надейся, народ мой! (лат.). – Ред.
710
вопреки всему (франц.). – Ред.
711
Тогдашние слухи!
Снова будто с Востока занимается свобода, с Востока варварского, из этой родины рабов, кочующих дикарей отсвечивает на нас нравственная жизнь его, убитая на Западе эгоизмом мещан и нелепостию якобинцев: отсвечивает на нас в то время, как грубый материализм нас пожирает больше чумы и картечи; наше несчастное войско и народ русский увлекаются в бой благородными чувствами народности, религии, ненавистию к варварству и, может, надеждой на свободу, обещанную царем.
История полна этих противуречий.
Принесут ли наши солдаты, храбрые в опасности, герои перед смертию, – принесут ли они с собой заразу благородных чувств и широких помыслов? Не знаю. От Запада они отрезаны механизмом дисциплины; казарменный дух, жалкая страсть отличий их очень забили – может, они придут так, как пошли солдатами папы и императора, Рима и 2 декабря.
Но чего не сделает «пушечное мясо», то сумеет сделать перо писателя. С берегов Черной, Днепра, Вислы – мысль о свободе придет пристыдить старую революционную весь. Она вызовет воспоминания 14 июля, 10 августа, 31 мая, 1830, 1848. Тогда мир узнает, может ли Франция, победоносная в Крыму (это предположение я поневоле должен сделать для моих суетных соотечественников), еще держать скипетр образования ипрогресса…
Прощайте, любезный друг. Сохраните себя неприкосновенным и чистым в наших передрягах, это мое единственное желание вам, пусть оно будет залогом вашего успеха.
П. Ж. Прудон.
Письмо Томаса Карлейля *
5, Чайна Род, Чельси, 13 апреля 1855.
Dear Sir [712] ,
Я прочел вашу речь [713] о революционных началах и элементах в России; много в ней мощного духа и сильного таланта, она особенно поражает трагической серьезностью тона, которого нельзя не видеть и нельзя легко принять читателю, какого бы мнения он ни был о вашей программе и о вашем пророчестве России и миру.
712
Дорогой сэр (англ). – Ред.
713
Произнесенная в С. Мартин’с Галь 26 февраля 1855.
Что касается до меня, я признаюсь, что никогда не считал, а теперь (если это возможно) еще меньше, чем прежде, надеюсь на всеобщую подачу голосов, во всех его видоизменениях. Если оно может принести что-нибудь хорошее, то это так, как воспаление в некоторых смертных болезнях. Я несравненно больше предпочитаю самый царизм или даже великий туркизм (grand turkism) – чистой анархии (а я ее такою, по несчастию, считаю), развитой парламентским красноречием, свободой книгопечатания и счетом голосов. «Ach, mein lieber Sultzer, er kennt nicht diese verdammte Rasse» [714] , – сказал раз Фридрих II, и в этом он выразил печальную истину.
714
«Ах, мой дорогой Шультцер, он не знает этой проклятой расы» (нем.). – Ред.
В вашей обширной родине, которую я всегда уважал как какое-то огромное, темное, неразгаданное дитя провидения, которого внутренний смысл еще неизвестен, но который очевидно не исполнен в наше время; она имеет талант, в котором она первенствует и который дает ей мощь, далеко превышающую другие страны, – талант, необходимый всем нациям, всем существам и беспощадно требуемый от них всех под опасением наказаний, – талант повиновения, который в других местах вышел из моды, особенно теперь. И я нисколько не сомневаюсь, что отсутствие его будет, рано или поздно, вымещено до последней копейки и принесет с собой страшное
С искренним уважением и желанием всякого добра…
Т. Карлейль [715] .
Другие редакции
Часть шестая
<Глава VII> *
715
Вот мой ответ на письмо Томаса Карлейля:
«Позвольте вам сказать несколько слов о тех близких мне предметах, которые вы затронули в вашем письме.
Я никогда не был горячим поклонником всеобщей подачи голосов. Она, как всякая форма, не связанная с необходимым содержанием, может быть хороша и дурна, может привести к результатам счастливым или совершенно нелепым. Социализм идет дальше арифметического сложения и вычитания голосов, которыми определяют числовое достоинство закона. Социализм старается раскрыть законы наиболее естественного устройства общества и стремится к данным историческим условиям.
«Анархия», «талант повиновения» – все это очень смутно и требует большей определительности. Если анархия значит беспорядок, произвол, разрыв круговой поруки, разрыв с разумом, то социализм больше борется с ней, чем монархия…
Талант повиноваться в согласии с нашей совестью – добродетель. Но талант борьбы, который требует, чтоб мы не повиновались против нашей совести, – тоже добродетель!
Природа представляется нам самою огромною гармоническою анархией, и именно оттого-то в природе все в порядке, что идет само по себе. Разумеется, анархия в этом смысле не значит tohu-bohu <беспорядок (франц.)>, путаница капризов, странностей. Признание анархии в мысли не значит освобождение ее от логики, но дело в том, что я не из повиновения говорю, что 2x2=4. Религия – совсем напротив, она, как монархия, требует не только талант разумения, но и талант послушания и верования.
Без таланта борьбы и противудействия мир бы еще стоял на точке Японии, не было бы ни истории, ни развития…
«Всякая власть от бога», – сказал ап. Павел, а сам был мятежный гражданин римский, богохулец Дианы Ефесской, бродящий демагог на Via Appia, общинник (partageux), казненный цезарем именно за то, что он у него не находил достаточно развитым талант повиновения.
Вы, как мыслитель, должны извинить меня, что я против вас отстаиваю мои мнения, зная очень хорошо сравнительную слабость моих сил.
Как только я буду в Лондоне, непременно явлюсь с моим почтением к г-же Карлейль, и очень буду рад вас видеть в моей Ричмондской пустыне для того, чтобы продолжать viva voce <в личной беседе (итал.)> наши споры.
Чомле-Лодж, Ричмонд, 14 апреля 1855».
Немецкая эмиграция отличалась от прочих своим тяжелым, скучным характером, бесконечными сплетнями и совершенным разъединением. У ней не было ни общей цели, ни плана. Они неопределенно хотели единства Германии, свободы Германии. Но тут не было живого, резкого стремления итальянцев. Теоретический спор и теоретические разветвления делали при личной ненависти невозможным какое б то ни было соединение. Наиумнейшие из немецких изгнанников чувствовали это.
<Глава X>
Camicia Rossa*
Запрещение митинга на Примроз-Гилле – один из самых нелепых фактов, принадлежащих к ряду невероятных промахов, ошибок, неловкостей, niaiseries [716] знаменитого россельпалмерстоновского управления. Вся их политика экспедиентов, выжиданий – когда надобно действовать, вмешательств – когда надобно выжидать, консерватизма в либеральной одежде, картонных тигров и леопардов, громких нот и тихих дел давно оказалась совершенно негодной. Без поддержки Дерби, Дизраэли и их приятелей такое управление не продержалось бы дня. Ужас попасть в беззубый торизм – хранит поддельные зубы седого вигизма. От Крымской войны, которая принесла пользу одной России, до вреда Польше и Дании, которым хотели помочь, от Conspiracy Bill до соединения обеих враждующих Америк в одном чувстве – ненависти к Англии – мало было ошибок наивнее запрещения митинга на Примроз-Гилле [717] . Неспокойная совесть правительства сказалась в излишнем усердии полиции. Если б нужно было искать доказательств министерского участия в отъезде Гарибальди, то один этот факт был бы достаточен за глаза. Ловко вывернулись государственные люди – нечего сказать.
716
глупостей (франц.). – Ред.
717
«Моск<овские> вед<омости>» воображают, что Примроз-Гилль в Гайд-парке. Он верст пять от него. Это <бо>льшой холм на огромном пустыре за зоологическим садом.