Том 2. Стихотворения 1855-1866

Некрасов Николай Алексеевич

(Январь 1863)

Песня об «Аргусе»^*

Я полагал, с либерального Есть направленья барыш — Больше, чем с места квартального. Что ж оказалося — шиш! Бог меня свел с нигилистами, Сами ленятся писать, Платят всё деньгами чистыми, Пробовал я убеждать: «Мне бы хоть десять копеечек С пренумеранта извлечь: Ведь даровых-то статеечек Много… куда их беречь? Нужно во всём беспристрастие: Вы их смешайте, друзья, Да и берите на счастие… Верьте, любая статья Встретит горячих хвалителей, Каждую будут бранить…» Тщетно! моих разорителей Я не успел убедить! Часто, взбираясь на лесенку, Где мой редактор живет, Слышал я грозную песенку, Вот вам ее перевод: «Из уваженья к читателю, Из уваженья к себе, Нет снисхожденья к издателю — Гибель, несчастный, тебе!..» — «Но не хочу я погибели (Я ему). Друг-нигилист! Лучше хотел бы я прибыли». Он же пускается в свист. Выслушав эти нелепости, Я от него убегал И по мосткам против крепости Обыкновенно гулял. Там я бродил в меланхолии, Там я любил размышлять, Что не могу уже более «Аргуса» я издавать. Чин мой оставя в забвении И не щадя седины, Эти великие гении Снять с меня рады штаны! Лучше идти в переписчики, Чем убиваться в наклад. Бросишь изданье — подписчики Скажут: дай деньги назад! Что же мне делать, несчастному? Благо, хоть совесть чиста: Либерализму

опасному В сети попал я спроста… Так по мосткам против крепости Я в размышленьи гулял. Полный нежданной свирепости, Лед на мостки набежал. С треском они расскочилися, Нас по Неве понесло; Все пешеходы смутилися, Каждому плохо пришло! Словно близ дома питейного, Крики носились кругом. Смотрим — нет моста Литейного! Весь разнесло его льдом. Вот, погоняемый льдинами, Мчится на нас плашкоут, Ропот прошел меж мужчинами, Женщины волосы рвут! Тут человек либерального Образа мыслей, и тот Звал на защиту квартального… Я лишь был хладен как лед! Что тут борьба со стихиею, Если подорван кредит, Если над собственной выею Меч дамоклесов висит?.. Общее было смятение, Я же на льдине стоял И умолял провидение, Чтоб запретили журнал… Вышло б судеб покровительство! Честь бы и деньги я спас, Но не умеет правительство В пору быть строгим у нас… Нет, не оттуда желанное Мне избавленье пришло — Чудо свершилось нежданное: На небе стало светло, Вижу, на льдине сверкающей… Вижу, является вдруг Мертвые души скупающий Чичиков! «Здравствуй, мой друг! Ты приищи покупателя!» — Он прокричал — и исчез!.. Благословляя создателя, Мокрый, я на берег влез… Всю эту бурю ужасную Век сохраню я в душе — Мысль получивши прекрасную, Я же теперь в барыше! Нет рокового издания! Самая мысль о нем — прочь!.. Поздно, в трактире «Германия», В ту же ужасную ночь, Греясь, сушась, за бутылкою Сбыл я подписчиков, сбыл, Сбыл их совсем — с пересылкою, Сбыл — и барыш получил!.. Словно змеею укушенный, Впрочем, легок и счастлив, Я убежал из Конюшенной, Этот пассаж совершив. Чудилось мне, что нахальные Мчатся подписчики вслед, «Дай нам статьи либеральные! — Хором кричат. — Дармоед!» И ведь какие подписчики! Их и продать-то не жаль. Аптекаря, переписчики — Словом, ужасная шваль! Знай, что такая компания Будет (и все в кураже!..), Не начинал бы издания: Аристократ я в душе. Впрочем, средь бабьих передников И неуклюжих лаптей — Трое действительных статских советников, Двое армянских князей! Публика всё чрезвычайная, Даже чиновников нет. Охтенка — чтица случайная (Втер ей за сливки билет), Дьякон какой-то, с рассрочкою (Басом, разбойник, кричит), Страж департаменский с дочкою — Всё догоняет, шумит! С хохотом, с грохотом, гиканьем Мчатся густою толпой; Визгами, свистом и шиканьем Слух надрывается мой. Верите ль? даже квартальные, Взявшие даром билет, «Дай нам статьи либеральные!» — Хором кричат. Я в ответ: «Полноте, други любезные, Либерализм вам не впрок!» Сам же в ворота железные Прыг, — и защелкнул замок! «Ну! отвязались, ракалии!..» Тут я в квартиру нырнул И, покуривши регалии, Благополучно заснул.

* * *

Жаль мне редактора бедного! Долго он будет грустить, Что направления вредного Негде ему проводить. Встретились мы: я почтительно Шляпу ему приподнял, Он улыбнулся язвительно И засвистал, засвистал!

Калистрат^*

Надо мной певала матушка, Колыбель мою качаючи: «Будешь счастлив, Калистратушка! Будешь жить ты припеваючи!» И сбылось, по воле божией, Предсказанье моей матушки: Нет богаче, нет пригожее, Нет нарядней Калистратушки! В ключевой воде купаюся, Пятерней чешу волосыньки, Урожаю дожидаюся С непосеянной полосыньки! А хозяйка занимается На нагих детишек стиркою, Пуще мужа наряжается — Носит лапти с подковыркою!..

(5 июня 1863)

«Надрывается сердце от муки…»^*

Надрывается сердце от муки, Плохо верится в силу добра, Внемля в мире царящие звуки Барабанов, цепей, топора. Но люблю я, весна золотая, Твой сплошной, чудно-смешанный шум; Ты ликуешь, на миг не смолкая, Как дитя, без заботы и дум. В обаянии счастья и славы Чувству жизни ты вся предана, — Что-то шепчут зеленые травы, Говорливо струится волна; В стаде весело ржет жеребенок, Бык с землей вырывает траву, А в лесу белокурый ребенок — Чу! кричит: «Парасковья, ау!» По холмам, по лесам, над долиной Птицы севера вьются, кричат, Разом слышны — напев соловьиный И нестройные писки галчат, Грохот тройки, скрипенье подводы, Крик лягушек, жужжание ос, Треск кобылок, — в просторе свободы Всё в гармонию жизни слилось… Я наслушался шума иного… Оглушенный, подавленный им, Мать-природа! иду к тебе снова Со всегдашним желаньем моим — Заглуши эту музыку злобы! Чтоб душа ощутила покой И прозревшее око могло бы Насладиться твоей красотой.

«Благодарение господу Богу…»^*

1

«Благодарение господу богу, Кончен проселок!.. Не спишь?» — «Думаю, братец, про эту дорогу». — «То-то давненько молчишь. Что же ты думаешь?» — «Долго рассказывать., Только тронулись по ней, Стала мне эта дорога показывать Тени погибших людей, Бледные тени! ужасные тени! Злоба, безумье, любовь… Едем мы, братец, в крови по колени!» — «Полно — тут пыль, а не кровь…»

2

«Барин! не выпить ли нам понемногу? Больно уж ты присмирел». — «Пел бы я песню про эту дорогу, Пел бы да ревма-ревел, Песней над песнями стала бы эта Песня… да петь не рука». — «Песня про эту дорогу уж спета, Да что в ней проку?.. Тоска!» «Знаю, народ проторенной цепями Эту дорогу зовет». — «Верно! увидишь своими глазами, Русская песня не врет!»

3

Скоро попались нам пешие ссыльные, С гиком ямщик налетел, В тряской телеге два путника пыльные Скачут… едва разглядел… Подле лица — молодого, прекрасного — С саблей усач… Брат, удаляемый с поста опасного, Есть ли там смена? Прощай!

«Явно родственны с землей…»^*

Явно родственны с землей, В тайном браке с «Вестью», Земства модною броней Прикрываясь с честью, Снова ловят мужиков В крепостные сети Николаевских орлов Доблестные дети…

Вступительное слово «Свистка» к читателям^*

В те дни, когда в литературе Порядки новые пошли, Когда с вопросом о цензуре Начальство село на мели, Когда намеком да украдкой Касаться дела мудрено; Когда серьезною загадкой Всё занято, поглощено, Испугано, — а в журналистах Последний помрачает ум Какой-то спор о нигилистах, Глупейший и бесплодный шум; Когда при помощи Пановских Догадливый антрепренер И вождь «Ведомостей московских», Почуяв время и простор, Катков, прославленный вития, Один с Москвою речь ведет, Что предпринять должна Россия, И гимн безмолвию поет; Когда в затмении рассудка Юркевич лист бумаги мял И о намереньях желудка Публично лекции читал; Когда наклонностей военных Дух прививается ко всем, Когда мы видим избиенных Посредников; когда совсем Нейдут Краевского изданья И над Громекиной главой Летает бомба отрицанья, Как повествует сей герой; Когда сыны обширной Руси Вкусили волю наяву И всплакал Фет, что топчут гуси В его владениях траву; Когда ругнул Иван Аксаков Всех, кто в Европу укатил, И, негодуя против фраков Самих попов не пощадил; Когда, покончив подвиг трудный, Внезапно Павлов замолчал, А Амплий Очкин кунштик чудный С газетой «Очерки» удрал; Когда, подкошена как колос, Она исчезла навсегда; В те дни, когда явился «Голос» И прекратилась «Ерунда», — Тогда в невинности сердечной Любимый некогда поэт, Своей походкою беспечной «Свисток» опять вступает в свет… Как изменилось всё, создатель! Как редок лиц любимых ряд! Скажи: доволен ты, читатель? Знакомцу старому ты рад? Или изгладила «Заноза» Всё, чем «Свисток» тебя пленял, И как увянувшая роза Он для тебя ненужен стал? Меняет время человека: Быть может, пасмурный Катков, Быть может, пламенный Громека Теперь милей тебе свистков? Возненавидев нигилистов, Конечно, полюбить ты мог Сих благородных публицистов Возвышенный и смелый слог, — Когда такое вероломство Ты учинил — я не ропщу, Но ради старого знакомства Всё ж говорить с тобой хочу. «Узнай, по крайней мере, звуки, Бывало милые тебе, И думай, что во дни разлуки В моей изменчивой судьбе» Ты был моей мечтой любимой, И если слышал ты порой Хоть легкий свист, то знай: незримый Тогда витал я над тобой!..

* * *

«Свисток» пред публику выходит. Высокомерья не любя, Он робко взор кругом обводит И никого вокруг себя Себя смиренней не находит! Да, изменились времена! Друг человечества бледнеет, Вражда повсюду семена Неистовства и злобы сеет. Газеты чуждые шумят… (О вы, исчадье вольной прессы!..) Черт их поймет, чего хотят, Чего волнуются, как бесы! Средь напряженной тишины Катков гремит с азартом, с чувством, Он жаждет славы и войны И вовсе пренебрег искусством. Оно унижено враждой, В пренебрежении науки, На брата брат подъемлет руки, И лезет мост на мост горой, — Ужасный вид!.. В сей час тяжелый Являясь в публику, «Свисток» Желает мирной и веселой Развязки бедствий и тревог; Чтобы в сумятице великой Напрасно не томился ум… И сбудется… Умолкнет шум Вражды отчаянной и дикой. Недружелюбный разговор Покончит публицист московский, И вновь начнут свой прежний спор Гиероглифов и Стелловский; Мир принесет искусствам дань, Престанут радоваться бесы, Уймется внутренняя брань, И смолкнет шум заморской прессы, Да, да! Скорее умолкай, — Не достигай пределов невских И гимны братьев Достоевских Самим себе не заглушай!

Пожарище^*

Весело бить вас, медведи почтенные, Только до вас добираться невесело, Кочи, ухабины, ели бессменные! Каждое дерево ветви повесило, Каркает ворон над белой равниною, Нищий в деревне за дровни цепляется. Этой сплошной безотрадной картиною Сердце подавлено, взор утомляется. Ой! надоела ты, глушь новгородская! Ой! истомила ты, бедность крестьянская! То ли бы дело лошадка заводская, С полостью санки, прогулка дворянская?.. Даже церквей здесь почти не имеется. Вот наконец впереди развлечение: Что-то на белой поляне чернеется, Что-то дымится — сгорело селение! Бедных, богатых не различающий, Шутку огонь подшутил презабавную: Только повсюду еще украшающий Освобожденную Русь православную Столб уцелел — и на нем сохраняются Строки: «Деревня помещика Вечева». С лаем собаки на нас не бросаются, Думают, видно: украсть вам тут нечего! (Так. А давно ли служили вы с верою, Лаяли, злились до самозабвения И на хребте своем шерсть черно-серую Ставили дыбом в защиту селения?..) Да на обломках стены штукатуренной Крайнего дома — должно быть, дворянского — Видны портреты: Кутузов нахмуренный, Блюхер бессменный и бок Забалканского. Лошадь дрожит у плетня почернелого, Куры бездомные с холоду ежатся, И на остатках жилья погорелого Люди, как черви на трупе, копошатся…

Орина, мать солдатская^*

День-деньской моя печальница,

В ночь — ночная богомолица,

Векова моя сухотница…

(Из народной песни)

Мы с охоты возвращаемся, До ночлега прошлогоднего, Слава богу, добираемся. «Вот и мы! Здорово, старая! Что насупилась ты, кумушка! Не о смерти ли задумалась? Брось! пустая эта думушка! Посетила ли кручинушка? Молви — может, и размыкаю». — И поведала Оринушка Мне печаль свою великую. «Восемь лет сынка не видела, Жив ли, нет — не откликается, Уж и свидеться не чаяла, Вдруг сыночек возвращается. Вышло молодцу в бессрочные… Истопила жарко банюшку, Напекла блинов Оринушка, Не насмотрится на Ванюшку! Да недолги были радости. Воротился сын больнехонек, Ночью кашель бьет солдатика, Белый плат в крови мокрехонек! Говорит: „Поправлюсь, матушка!“ Да ошибся — не поправился, Девять дней хворал Иванушка, На десятый день преставился…» Замолчала — не прибавила Ни словечка, бесталанная. «Да с чего же привязалася К парню хворость окаянная? Хилый, что ли, был с рождения?..» Встрепенулася Оринушка: «Богатырского сложения, Здоровенный был детинушка! Подивился сам из Питера Генерал на парня этого, Как в рекрутское присутствие Привели его раздетого… На избенку эту бревнышки Он один таскал сосновые… И вилися у Иванушки Русы кудри как шелковые…» И опять молчит несчастная… «Не молчи — развей кручинушку! Что сгубило сына милого — Чай, спросила ты детинушка?» — «Не любил, сударь, рассказывать Он про жизнь свою военную, Грех мирянам-то показывать Душу — богу обреченную! Говорить — гневить всевышнего, Окаянных бесов радовать… Чтоб не молвить слова лишнего, На врагов не подосадовать, Немота перед кончиною Подобает христианину. Знает бог, какие тягости Сокрушили силу Ванину! Я узнать не добивалася. Никого не осуждаючи, Он одни слова утешные Говорил мне умираючи. Тихо по двору похаживал Да постукивал топориком, Избу ветхую обхаживал, Огород обнес забориком; Перекрыть сарай задумывал. Не сбылись его желания: Слег — и встал на ноги резвые Только за день до скончания! Поглядеть на солнце красное Пожелал, — пошла я с Ванею: Попрощался со скотинкою, Попрощался с ригой, с банею. Сенокосом шел — задумался. „Ты прости, прости, полянушка! Я косил тебя во младости!“ — И заплакал мой Иванушка! Песня вдруг с дороги грянула, Подхватил, что было голосу, „Не белы снежки“, закашлялся, Задышался — пал на полосу! Не стояли ноги резвые, Не держалася головушка! С час домой мы возвращалися… Было время — пел соловушка! Страшно в эту ночь последнюю Было: память потерялася, Всё ему перед кончиною Служба эта представлялася. Ходит, чистит амуницию, Набелил ремни солдатские, Языком играл сигналики, Песни пел — такие хватские! Артикул ружьем выкидывал Так, что весь домишка вздрагивал; Как журавль стоял на ноженьке На одной — носок вытягивал. Вдруг метнулся… смотрит жалобно… Повалился — плачет, кается, Крикнул: „Ваше благородие! Ваше!..“ Вижу, задыхается. Я к нему. Утих, послушался — Лег на лавку. Я молилася: Не пошлет ли бог спасение?.. К утру память воротилася, Прошептал: „Прощай, родимая! Ты опять одна осталася!..“ Я над Ваней наклонилася, Покрестила, попрощалася, И погас он, словно свеченька Восковая, предыконная…» Мало слов, а горя реченька, Горя реченька бездонная!..