Том 2. Стихотворения

Бальмонт Константин Дмитриевич

Подневольность

Когда я думаю, что рядом, Вот здесь, кругом, передо мной Безмерным преданы отрадам, Ликуют духи, мир иной, – В той комнате, где дни и ночи, Как каторжник, забыв про сон, Так бьюсь я, не смыкая очи, Все бьюсь, к работе присужден, – Когда я думаю, что годы, С печальной бледностью лица, В окно все тот же лик Природы Я буду видеть без конца, – И сердцем, более не юным, Я буду, догорая, тлеть, Внимать метелям и бурунам, Слабеть, седеть, и холодеть, – Вдруг сам себе тогда я страшен, Я содрогаюсь, как в бреду, Как будто я с высоких башен Вот-вот на землю упаду. А

между тем так близко, рядом, Но не слиянные со мной, Безбрежным преданы усладам, Сплетают духи мир иной.

Каторжник

Если вы в полдневной дреме, В замираньи сладких снов, Я в рождающей истоме, Я в рабочем страшном доме, В стуке дружных молотков. Не входите, не глядите, Нет, не слушайте меня, Пауки сплетают нити, С пауком и вы плетите Паутинки в блеске дня. Замирайте в нежной дреме, Мне же – каторжником быть, Мне не видеть счастья, кроме Как работать в страшном доме, Намечать, стучать, дробить.

Выбор

1

Будь свободным, будь как птица, пой, тебе дана судьба. Ты не можешь быть как люди, ты не пр им ешь лик раба. Ежедневный, ежечасный, тупо-скромный, скучный лик, Это быть в пустыне темной, быть казненным каждый миг. Ты не можешь, ты не можешь, – о, мой брат, пойми меня, – Как бы мог ты стать неярким, ты, рожденный от Огня. Это – страшное проклятье, это – ужас: быть как все. Ты свободный, луч, горящий – в водопаде и в росе. Ты порою мал и робок, но неравенство твое – Жизнь стихии разрешенной, сохрани в себе ее. Ты сейчас был мал и робок, но судьба тебе дана. Вот ты вспыхнул, вот ты Солнце. Вся лазурь твоя, до дна.

2

Нет, мой брат, не принимаю Гордый твой завет. Я иду к иному раю, Я люблю спокойный свет. Ежедневный, ежечасный, Свет души – на дне, Тем прекрасный, что, бесстрастный, Неизменен он во мне. Брат мой, кто ты? Что ты знаешь Обо всех других? Ты неярких проклинаешь, я для них пою свой стих. Ты сказал, что я сияю В капельке, в росе, – Это я благословляю, Я желаю быть как все. Все мы капли в вечном Море, Нет различья в нас. Все мы боль таим во взоре В наш последний смертный час. Это – страшное проклятье: Презирать других. Всех люблю я без изъятья, Я для всех пою свой стих.

Отдал себя

Отдать себя на растерзание, Забыть слова – мое, твое, Изведать пытку истязания, И полюбить как свет ее. Не знать ни страха, ни раскаянья, Благословить свою печаль, Благословить свое отчаянье, Сказать – мне ничего не жаль. Быть равным с низкими, неравными, Пред криком – нежным быть как вздох: Так правят силами державными, Так меж людей ты будешь Бог.

Тише, тише

Тише, тише совлекайте с древних идолов одежды, Слишком долго вы молились, не забудьте прошлый свет, У развенчанных великих как и прежде горды вежды, И слагатель вещих песен был поэт и есть поэт. Победитель благородный с побежденным будет ровен, С ним заносчив только низкий, с ним жесток один дикарь, Будь в раскате бранных кликов ясновзорен, хладнокровен, И тогда тебе скажу я, что в тебе мудрец – и царь. Дети Солнца, не забудьте голос меркнущего брата, Я люблю в вас ваше утро, вашу смелость и мечты, Но и к вам придет мгновенье охлажденья и заката, – В первый миг и в миг последний будьте, будьте как цветы. Расцветайте, отцветайте, многоцветно, полновластно, Раскрывайте все богатство ваших скрытых юных сил, Но в расцвете не забудьте, что и смерть, как жизнь, прекрасна, И что царственно величье холодеющих могил.

Печальница

Она живет среди видений, В ее глазах дрожит печаль, В них ускользающая даль И умирающие тени. Она поникла как цветок, Что цвел в пустыне заповедной, И вдруг поблек, печальный, бледный, Не довершив свой полный срок. В ней неразгаданное горе, Ей скучен жизни ровный шум, В ней той печалью полон ум, Какою дышат звезды в Море. Той бледностью она бледна, Которую всегда заметишь, Когда монахиню ты встретишь, Что смертью жить осуждена. Жить ежечасным умираньем И забывать свои мечты, – И Мир, и чары Красоты Считать проклятием, изгнаньем!

Царство тихих звуков

Царство тихих звуков, ты опять со мной, Маятник невнятный бьется за стеной. В ровном коридоре мерные шаги. Близкие ли это? Злые ли враги? Я люблю волненье позлащенных нив, На опушке леса вечер так красив. Над простором вольным водной глубины Дымно дышат чары царственной Луны. Нет, я должен, должен полюбить печаль, Не искать блаженства, не стремиться вдаль. Не желать блаженства вечных перемен, Нет, уйти нельзя мне от бесцветных стен. Тонкая, но властно, вытянулась нить, Бледного кого-то должен я щадить. Кто-то дышит близко, грустный и родной, Чье-то сердце глухо бьется за стеной.

Болото

(прерывистые строки)

Miles and miles and miles of desolation

Leagues on leagues on leagues without а change.

Swinburne [8]

На версты и версты протянулось болото, Поросшее зеленой обманною травой. Каждый миг в нем шепчет, словно плачет кто-то, Как будто безнадежно тоскует над собой. На версты и версты шелестящая осока, Незабудки, кувшинки, кувшинки, камыши. Болото раскинулось властно и широко, Шепчутся стебли в изумрудной тиши. На самом зеленом изумрудном месте Кто-то когда-то погиб навсегда. Шел жених влюбленный к любящей невесте, Болото заманило, в болоте нет следа. И многих манит к обманным изумрудам, Каждому хочется над бездонностью побыть. Каждый, утомившись, ярко грезит чудом, И только тот живет, кто может все забыть. О, как грустно шепчут камыши без счета, Шелестящими шуршащими стеблями говорят. Болото, болото, ты мне нравишься, болото, Я верю, что божественен предсмертный взгляд.

8

На сотни миль лишь пустота, Тысячи лье однообразья. Суинберг (англ.).

Старый дом

(прерывистые строки)

В старинном доме есть высокий зал, Ночью в нем слышатся тихие шаги, В полночь оживает в нем глубина зеркал, И из них выходят друзья и враги. Бойтесь безмолвных людей, Бойтесь старых домов, Страшитесь мучительной власти несказанных слов, Живите, живите – мне страшно – живите скорей. Кто в мертвую глубь враждебных зеркал Когда-то бросил безответный взгляд, Тот зеркалом скован, и высокий зал Населен тенями, и люстры в нем горят. Канделябры тяжелые свет свой льют, Безжизненно тянутся отсветы свечей, И в зал, в этот страшный призрачный приют Привиденья выходят из зеркальных зыбей. Есть что-то змеиное в движении том, И музыкой змеиною вальс поет, Шорохи, шелесты, шаги… О, старый дом, Кто в тебя дневной неполночный свет прольет? Кто в тебе тяжелые двери распахнет? Кто воскресит нерассказанность мечты? Кто снимет с нас этот мучительный гнет? Мы только отражения зеркальной пустоты. Мы кружимся бешено один лишь час, Мы носимся с бешенством скорее и скорей, Дробятся мгновения и гонят нас, Нет выхода, и нет привидениям дверей. Мы только сплетаемся в пляске на миг, Мы кружимся, не чувствуя за окнами Луны, Пред каждым и с каждым его же двойник, И вновь мы возвращаемся в зеркальность глубины. Мы, мертвые, уходим незримо туда, Где будто бы все ясно и холодно-светло, Нам нет возрожденья, нс будет никогда, Что сказано – отжито, не сказано – прошло. Бойтесь старых домов, Бойтесь тайных их чар, Дом тем более жаден, чем он более стар, И чем старше душа, тем в ней больше задавленных слов.