Том 4. М-р Маллинер и другие
Шрифт:
— Да уж!
— Этого я и хотела. Ну ладно, хватит. Но не забывай, что милосердие несовместимо с понятием бремени. Меня учили, что оно — благословенная влага, орошающая сухую землю.
— Что за чушь!
— Не богохульствуй.
— Я…
Слова замерли на устах Аделы. Она превратилась в пантеру, завидевшую свою жертву. В комнату, сопровождаемый Кей, входил Смидли.
— А! — воскликнула она.
Смидли, всегда живой и подтянутый, выглядел изможденным и помятым, как римский император, слишком засидевшийся над фалернским. При всем старании полицейские,
Адела напряглась.
— Итак, Смидли? — вопросила она.
— Что — итак?
— Отвечай на вопрос, — сказала Билл.
Смидли моргнул. Ему нелегко было сосредоточиться на предмете.
— А, привет, Билл!
— Привет, старый дружище.
— Я тебя не заметил. Я что-то с утра не прогляделся. Плывет перед глазами. А ты вроде пожелтела.
— Это тебе мерещится. У меня отличный цвет лица.
Адела, усевшаяся за письменный стол, повелительно постукивала по нему костяшками пальцев. Сейчас ей бы больше приличествовал судейский молоток, но, как и Фиппсу, обходившемуся в своей предыдущей профессии без подручных инструментов, для выражения чувств ей вполне довольно было и своих костяшек.
— Не время обсуждать внешность Вильгельмины, — постановила она. — Я жду объяснений.
Билл подняла брови.
— Ты полагаешь, что нужно объяснять, с какой стати он пырнул вилкой конферансье? Что ж тут необыкновенного! Дело житейское. Мне было бы интересно узнать, почему ты не в тюрьме, Смидли. Фиппс дал нам понять, что тебя заточили в узилище с сырыми стенами, кишащее крысами. Что же случилось? Дочь тюремщика передала тебе напильник в пироге?
— Меня выпустили с извинениями.
— Вот видишь, — торжествующе воскликнула Билл, — нет предела милосердию! Значит, я была опять права.
Адела испустила сдавленный стон, стон страдалицы, призывающей небеса в свидетели совершаемой против нее несправедливости. Голос ее дрожал, как дрожал бы во дни ее экранного триумфа, не будь тогда ее страдания выписаны в титрах белым по черному.
— Какой позор! — выкрикнула она. — Деверь Аделы Шэннон сидит в тюряге с лос-анджелесским отребьем!
Кей перехватила взгляд тети.
— От сумы да от тюрьмы не зарекайся. Там всякие люди попадаются.
— И все, наверное, общаются запросто, — прибавила Билл.
— Черного галстука довольно, белый необязателен.
— Прошу вас! — взмолилась Адела.
И снова обратила взор к недавнему узнику.
— Итак, Смидли? Я все еще жду объяснений.
— Скажи ей, что бедное сердце никогда не утешится.
— Вильгельмина, прошу тебя!
— Это же правда, — возразила Билл. — Кого хочешь спроси.
— У тебя есть объяснение?
Неловкое
— Разумеется, у меня есть объяснение. Полное и удовлетворительное объяснение. Я праздновал.
— Праздновал? Что праздновал?
— Самую замечательную удачу, которая только может свалиться на заслуживающего ее человека. Я как раз говорил об этом Кей наверху.
Кей кивнула.
— Очень романтическая история, — подтвердила она. — Как раз для фильма категории «Б».
Билл нахмурилась.
— Не упоминай в моем присутствии фильмы категории «Б», крошка. Не поворачивай нож в ране.
— Прости, Билл.
— Ничего, дитя мое. Ты просто брякнула не подумав. Продолжай, Смидли.
Смидли выпятил грудь. Настал его момент. Нечасто ему удавалось быть объектом внимания в домашнем кругу. У него в запасе накопилось множество историй, но Адела всегда обрывала его на первой фразе. Впервые за последние пять лет ему предоставлялась возможность взять слово.
— Ну так вот, — начал он. — Как справедливо заметила Кей, это очень романтическая история. Вчера вечером я сидел на террасе, размышляя о том о сем, и вдруг мой ангел-хранитель шепнул мне на ушко…
— Давай без предисловий, — сурово прервала его Адела. Смидли бросил в ее сторону укоризненный взгляд.
— Без предисловий нельзя.
— Правда, — вмешалась Кей. — Вы непременно должны услышать про ангела-хранителя.
— Мне всегда интересно послушать про ангелов-хранителей, — подбодрила его Билл. — Так что же он тебе такое шепнул?
— Он прошептал: «Смидли, старина, загляни-ка на гардероб».
Адела смежила веки. Она что-то говорила про себя. Возможно, то была молитва. Хотя, скорее всего, что-то другое.
— Это невыносимо.
— А мне, напротив, ужасно интересно, — сказала Билл. — Так бы и слушала. Продолжай, Смидли. Что за гардероб? Где?
— Тот, что в спальне Аделы.
Адела затряслась. В этом не было ничего удивительного. Представьте себя на месте женщины, в чье спальное уединение столь бесцеремонно врываются. Сперва Фиппс, потом Смидли. В конце концов, это ее спальня или перрон Центрального вокзала в Нью-Йорке?
Она пронзила оратора взглядом.
— Ты шарил в моей комнате?
— Да, я туда на минутку заглянул. В поисках того, что ищу. Билл осенило.
— Ба! — воскликнула она. — Неужто дневник?
— Он самый.
— Ты его искал?
— Да.
— И нашел?
— Да. На гардеробе.
— Ты его взял?
— Вот он, — ответил Смидли, хлопнув себя по карману. Адела переводила глаза с Билл на Смидли, со Смидли на Билл, натужно пытаясь понять, о чем идет речь. Она терпеть не могла, когда в ее присутствии говорили загадками, тем более, когда беседовали только что выбравшийся из тюрьмы деверь, бросивший позорную тень на ее дом, и сестрица, которую нельзя и на порог пускать. Во всей Америке не найти двух других субъектов, кто бы сумел так раздражить ее, напуская туману. Сходство Аделы с пантерой стало еще более отчетливым.