Том 4. Наша Маша. Из записных книжек
Шрифт:
— А где теперь Вася?
Я говорил ей — и не один раз, — что он умер.
На этот раз говорю:
— Далеко.
— Живет далеко?
Это «живет» так многозначительно, что не остается сомнений, что именно она имеет в виду.
Говорю:
— Да, живет.
И опять:
— В розовом домике али в голубеньком?
Что за домики — не понимаю. Но если есть домик, тогда святая ложь становится правдоподобнее.
. . . . .
На улице. Крохотная собачка бежит у ног хозяйки.
—
— Ой, что это за собачка? Может быть, это наша родилась уже?
23.6.60.
Забыл давеча записать. После долгих споров и колебаний накануне отъезда свели Машку в дамскую парикмахерскую, и там тетя в белом халате отчикала Машину косу. Машка — ничего, не плакала, не горевала, только просила все время, «чтобы было как у мамы».
Подстригли ее в кружок. Стрижка ей не идет, а главное — волосы по бокам болтаются и лезут все время в глаза. Лучше бы уж со своим конским хвостом бегала.
. . . . .
Утром сидит за столом, изнемогает. На маленькой тарелочке — приправленная повидлом манная каша. Машка не ест, вертится на своем стульчике.
— Ты что?
Вздохнула:
— Не знаю… что-то кашу не хочется.
Этим «что-то» она как бы смягчает (и довольно часто) недозволенную формулу «не хочу».
24.6.60.
От наших лужанок ни слуху ни духу. Обещали писать и не пишут.
Переписываю — в день по чайной ложке — те записи, которые делал на бумажных клочках…
. . . . .
Сидела за своим столиком, обедала. Рядом на оттоманке развалился наш котище.
Маша:
— Кот, уйди! Ты что не уходишь? Папа, кот на скатерть лег! У него же муравьи и глисты.
— Что у него?!!
Поправилась:
— У него комары и глисты.
Это она комаров и муравьев с блохами спутала. Знает, что и первые, и вторые, и третьи кусаются.
27.6.60.
Первое письмо из Луги. Мама устала, измучилась устройством быта, но при этом не нахвалится тамошней природой, ее красотой, целительностью воздуха и так далее.
Маша блаженствует.
Целый день в саду. Только есть домой приходит.
Подружилась, по словам мамы, с хозяином, отставным полковником, поливает из маленькой лейки грядки, получила «надел» — собственную маленькую грядку, с огурцами, кажется…
. . . . .
Недели две назад — голос за дверью моей комнаты:
— Можна?
Говорю:
— Да, мамочка.
Появляется Машка:
— Ты думал — мама?
— Да, я думал — мама.
Страшно ей понравилось, что ее за маму могут принять.
— Давай еще подумай. Хорошо? —
— Мож-на?
. . . . .
Скучаю без тебя, Машка. Скоро, надеюсь, увидимся. До свиданья, дружочек. Маруська моя курносая!..
3.7.60. Луга.
Уже четвертый день папа в Луге. Ехал сюда автобусом. После двух с половиной часов качки и тряски вышел, пошатываясь, на привокзальную площадь, огляделся: никого нет, никто не встречает.
И вдруг — где-то далеко-далеко — разглядел голубую мамину кофточку, а рядом с мамой — человечка в белой панамке. Еще издали увидел, как покраснела, залилась румянцем Машутка, когда мама сказала ей:
— Смотри, папа приехал!
Бежала со всех ног. В протянутой ручонке букетик полевых колокольчиков.
Все эти дни не отходила от меня.
К сожалению, погода с моим приездом испортилась — холодно, льет проливной дождь.
Вчера выдался небольшой просвет, и мы с Машей пошли на прогулку, знакомиться с окрестностями. Тут, на берегах Луги, довольно красиво, а местами и очень красиво, но не так дико, безлюдно и пустынно, как нам казалось, когда мы снимали дачу.
Нашли одну большую сыроежину. Машка ликовала, все время заглядывала в свою новую корзиночку и любовалась грибом.
На берегу Луги встретили пятерку больших (лет по восемь-десять) девочек. Все они с кружками и бидончиками в руках. Идут по ягоды. Девочки местные, я разговорился с ними. Они только что видели очень большие желтые лилии (кувшинки), но не могли дотянуться до них. Я отговорил их охотиться за лилиями в глубоких местах. Машка слушала нас, смотрела на девочек, ноздри у нее раздувались. И вдруг она обращается к девочке, которая стоит рядом с ней:
— Тебя как зовут?
— Оля.
Делает шаг к следующей:
— А тебя как зовут?
— Вера.
— А тебя?
— Галя.
Перебегает полянку:
— А тебя? А тебя?
— Наташа.
— Ира. А тебя как?
— Маша.
Одна из девочек показывает мне крохотный грибок с круглой, плотно натянутой шапочкой.
— Дядя! Правда, это белый гриб?
— Нет, — говорю. — Это не белый гриб. Это горькушка.
Другая девочка:
— Ну вот! Я говорила!..
— Тогда я брошу его, — говорит первая.
— Зачем же бросать? — говорю. — Ты лучше его моей дочке отдай.
— На!
Машка замирает от счастья.
Потом поворачивается ко мне, сует руку в корзинку, где лежит большая сыроежка, и говорит:
— Можно, я им гриб отдам?
— Конечно, можно.
— На! — говорит Маша и протягивает сыроежку большой девочке.
Девочки ошарашены.