Том 4. Торжество смерти. Новеллы

д'Аннунцио Габриэле

В Пескаре она внезапно свалилась от болотной лихорадки. Над ней сжалилась некая донна Кристина Базиле и приютила ее в своем доме. Лежа в постели, Анна слышала пение священной процессии и через окно видела верхушки волнующихся хоругвей. Она горячо молила Господа о даровании ей исцеления. Когда мимо окна проносили икону Пресвятой Девы, Анна видела только бриллиантовый венец, она стала было на колени на подушку, чтобы помолиться, но сейчас же силы изменили ей, и она снова упала в постель.

Через три недели она выздоровела. Донна Кристина предложила ей остаться в доме в качестве прислуги, и Анна согласилась. Ей отвели маленькую комнатку с окном во двор и выбеленными известкой стенами, в углу стояли старые ширмы, а потолок был весь заткан тонкой работой трудолюбивого паука. Под самым окном был небольшой навес, за ним был виден двор, на котором разгуливало множество домашних птиц. Навес был покрыт черепицами, между которыми, благодаря забившейся туда пыли, в изобилии рос табак. В течение двух-трех часов до и после

полудня комнатка освещалась солнцем, а табак зеленел и цвел в течение всего года.

Мало-помалу Анна, зажив новой жизнью в новом доме, почувствовала, как укрепляются ее силы и здоровье. Она постепенно приучилась к порядку и аккуратности. Все свои обязанности она исполняла спокойно и беспрекословно. Вместе с тем в ней все усиливалась вера в сверхъестественное. С незапамятных времен из рода в род передавалось несколько легенд о двух или трех местах дома Базиле. Говорили, будто в желтой комнате нежилого второго этажа обитала душа донны Изабеллы. В одном укромном уголке, где поворачивала лестница, спускавшаяся к никогда неоткрывающимся дверям, жила душа дона Самуэля. Эти два имени вселяли мистическое чувство в души всех новых обитателей дома, превращая старинное здание в подобие монастырского скита. Внутренний двор был со всех сторон обнесен крытым навесом, под которым коты устраивали свои сборища. Их надоедливый концерт заставлял сердобольную Анну делиться с ними остатками скромного ужина.

В марте 1853 года муж донны Кристины скончался после продолжительной и мучительной болезни. Это был богобоязненный человек, большой домосед и добряк, он был главой местного духовного общества. Он почитывал труды ученых теологов и недурно наигрывал на клавесине простенькие арии и старинные неаполитанские песенки. Умирающего причащали с большой пышностью: к нему явилось множество священнослужителей, принесших с собой самые дорогие священные предметы. Анна встала у самых дверей на колени и громко молилась. Комната наполнилась фимиамом, среди которого ярко блестели дарохранительница и несколько кадил, испускающих колеблющийся свет. Анна, под впечатлением торжественного обряда причащения, утратила всякий страх смерти и с тех пор пришла к тому убеждению, что смерть христианина — это дивный и радостный переход в другой мир.

В течение целого месяца донна Кристина держала все окна дома закрытыми. Она продолжала оплакивать мужа и во время завтрака, и во время обеда, во имя спасения его души она щедро раздавала милостыню нищим, по нескольку раз в день она с глубоким вздохом стряхивала лисьим хвостом пыль с клавесина, точно это была святыня. Ей было тогда около сорока лет, она была склонна к полноте, но, благодаря бездетности, сохранила свежесть своих форм. Так как она унаследовала от покойного значительное состояние, то целых пять старых холостяков начали осаждать ее и склонять к вступлению в новый брак. Этими героями были: дон Игнацио Чеспа, слащавый господин, по внешнему виду которого невозможно было определить, какого он пола, с пошленькой старушечьей физиономией, испещренной оспой, и шевелюрой, лоснящейся от употребления косметических мазей, он носил чуть ли не на всех пальцах кольца, а в уши были продеты сережки, дон Паоло Нервенья, доктор прав, страшный болтун, хотя человек себе на уме, он вечно шевелил губами, словно жевал сардоническую траву, на лбу его красовалось что-то вроде красноватой морщины, придававшей ему вид глубокомысленного человека; дон Филено д’Амелио, новый глава духовного общества, человек в высшей степени елейный и вечно о чем-нибудь сокрушающийся, он был немного плешив, с покатым лбом и мутными овечьими глазами; дон Помпео Пепе, жизнерадостный мужчина, любитель вина, женщин, и большой бездельник, все тело его было покрыто волосами, в особенности лицо, которое вечно улыбалось; дон Фиоре Уссорио, субъект довольно воинственный, он любил читать политические статьи и при всяком споре с победоносным видом цитировал примеры из истории, лицо его было землисто-бледное, обрамленное маленькой заостренной бородкой. С ними заодно был и аббат Эджидио Ченнамеле, человек в высшей степени хитрый и льстивый, ему во что было ни стало хотелось сломить упорство донны Кристины, и он вел свою атаку в высшей степени искусно.

Это великое соперничество, о котором когда-нибудь со всеми подробностями расскажет историк, длилось довольно долго и с самыми удивительными превратностями. Главным театром военных действий была трапезная, прямоугольная зала, на стене которой висела французская карта с обозначениями морских скитаний Уллиса на остров Калипсо. Чуть ли не каждый вечер соперники собирались вокруг славной вдовы и играли в карты, разнообразя эту забаву игрой в любовь.

VI

Анна была скромной свидетельницей этой атаки. Она открывала двери ежедневным визитерам, накрывала на стол скатерть и, спустя два-три часа, приносила рюмочки с бледно-зеленой наливкой, которую приготовляли монахини, настаивая ее на специальных травах.

Однажды Анна услышала внизу на лестнице громкий голос дона Фиоре Уссорио, который, выйдя из себя во время ожесточенного спора, осыпал оскорблениями аббата Ченнамеле, последний что-то тихо говорил в свое оправдание. Эта непочтительность казалась ей чуть ли не кощунством, и с тех пор она считала дона Фиоре не человеком, а дьяволом, и при встрече с ним быстро крестилась

и шептала «Отче наш».

Однажды, весной 1856 года, Анна, стирая белье в Пескарской речке, увидела целую плотину барок, медленно плывущих против течения. Был ясный день. В зеркальной поверхности реки отражались оба берега, соприкасаясь в глубине вод. При виде барок в душе Анны внезапно пробудились воспоминания о ее первом путешествии, она вспомнила об отце и почувствовала прилив нежности. Это была флотилия ортонских судов, плывших от мыса Рото с грузом лимонов и апельсинов. Лишь только суда стали на якорь, Анна приблизилась к морякам и стала смотреть на них с любопытством и нескрываемым волнением. Один из моряков, пораженный поведением Анны, узнал ее и стал дружески расспрашивать, чего ей нужно и кого она ищет. Анна, отведя его в сторону, спросила, не видел ли он случайно в Португальской стране ее отца, Луку Минелла, и не живет ли он еще с этой женщиной? Моряк ответил, что Лука уже давно умер. Он был уже стариком, и спасти его было трудно. Анна едва удержалась, чтобы не заплакать: ей нужно было еще о многом расспросить, и матрос рассказал ей много интересного. Лука женился на этой женщине и имел от нее двух сыновей, старший из них служил матросом на двухмачтовом судне и не раз приезжал в Пескару за товаром. Бесконечное волнение, смешанное со смущением, овладело душой Анны, она едва удержалась на ногах, не будучи в состоянии разобраться в нахлынувших на нее сомнениях. Итак, у нее теперь два брата. Должна ли она любить их? Должна ли она стараться их увидеть? Что ей теперь предпринять? Она вернулась домой в страшном волнении. И с тех пор, когда на реке показывались барки, она спешила на пристань повидать моряков. Нередко с пескарского берега приставал баркас с грузом ослов и пони. Животные, спускаясь на берег, в испуге топали ногами, и воздух оглашался ревом и ржанием. Анна шла к ним и ласково гладила рукой большие головы ослят.

VII

Один знакомый фермер подарил Анне черепаху. В часы досуга Анна охотно забавлялась этим медлительным и молчаливым животным. Черепаха медленно бродила из одного конца комнаты в другой, еле-еле подымаясь своим тяжелым телом на лапы, похожие на оливковые култыжки, причем желтые с черными пятнышками чешуйки щита на ее спине блестели на солнце, отливая цветом самого чистого янтаря. Черепаха с робкой кротостью нерешительно вытягивала свою покрытую чешуей и несколько сплюснутую голову, которая, казалось, вылезала из своей толстой скорлупы, подобно старой измученной змейке. Животное привлекало Анну главным образом своим нравом: спокойствием, умеренностью в пище, кротостью и привязанностью к дому Она кормила черепаху зелеными листьями, кореньями и червяками, с восхищением наблюдая ритмичные движения двойных краев маленьких зубчатых роговых челюстей. Кормя животное, Анна испытывала материнское чувство: она тихим голосом подбадривала черепаху и угощала ее самыми нежными и сладкими травами.

Эта черепаха послужила поводом к идиллии. Подаривший ее фермер стал по нескольку раз в день приходит в дом донны Кристины, чтобы беседовать на террасе с Анной. Будучи человеком мягким, религиозным, благоразумным и справедливым, он с удовольствием убеждался в том, что его хорошие качества отражаются в душе женщины. Мало-помалу привычка к общению превратилась у обоих в дружбу, близкую к любви. Виски Анны уже поседели, и во всем ее лице было разлито глубокое спокойствие. Фермер, которого звали Заккиеле, был немного старше Анны, голова у него была огромная, с выдающимся вперед лбом, и глаза кроткие, круглые, как у кролика. Ведя нескончаемые беседы на террасе, они сидели близко друг к другу. Над ними сквозь балки навеса сияло спокойное небо в виде яркого свода, на котором во все стороны кружились и реяли домашние голуби, белые, как Святой Дух. Друзья говорили об урожае, о плодах земли, о простейших способах возделывания почвы, во всем этом оба они были сведущи.

Так как Заккиеле не прочь был щегольнуть своей ученостью перед невежественной и доверчивой женщиной, то последняя почувствовала к нему уважение, смешанное с безграничным удивлением. От него она узнала, что земля разделяется на пять частей света, а все люди — на пять рас: белую, желтую, красную, черную и коричневую. Она узнала, что земля шарообразна, что Ромул и Рем были вскормлены волчицей и что ласточки осенью переселяются за море в Египет, где некогда правили фараоны. Но почему же все люди, созданные по образу и подобию Божию, не были одного цвета? Как мы можем ходить по шару? Откуда люди узнали о царях-фараонах? Ей так и не удалось понять все это, и она была в большом недоумении. На ласточек она с тех пор смотрела с особым восхищением и была убеждена, что птицы одарены человеческим умом.

Однажды Заккиеле показал ей священную историю Ветхого Завета с иллюстрациями. Анна медленно перелистывала книгу, слушая объяснения своего друга. Она видела Адама и Еву, разгуливающих среди зайцев и оленей, полуобнаженного Ноя, стоящего на коленях перед ковчегом, трех ангелов, Авраама, Моисея, спасенного из воды, наконец, она увидела самого фараона, на глазах которого жезл Моисея превратился в змею, царицу Савскую, праздники Кущей, пытки Маккавеев. Случай с валаамской ослицей поверг ее в изумление. Рассказ о том, как чаша Иосифа очутилась в мешке Вениамина, даже вызвал у нее слезы. Она живо представляла себе иудеев, идущих по безводной пустыне под градом белой, как снег, и вкусной, как хлеб, манны.