Том 4. Торжество смерти. Новеллы

д'Аннунцио Габриэле

В комнате стояла ваза с благоухающим тимианом. Черепаха то и дело подходила к Анне, терлась мордочкой о край ее платья или о кожу ее башмаков. Как-то раз Заккиеле, увлекшись чтением притчи о блудном сыне, почувствовал какое-то движение у своих ног. Он невольно вздрогнул и что-то отбросил ногой, черепаха ударилась о стену и так и осталась на спине с вытянутой головой. Спинной щит разлетелся на куски. Немного крови показалось на лапах, которыми животное бесполезно шевелило, чтобы принять обычное положение.

Хотя несчастный влюбленный казался напуганным этим происшествием и был неутешен, но Анна с этого дня стала неприступной и недоверчивой, она не говорила ни слова и не хотела больше слушать чтения. Блудный сын так и остался навсегда под дубовым деревом созерцать свиней своего господина.

XI

Разразившееся

в октябре 1858 года огромное стихийное бедствие — наводнение — было причиной смерти Заккиеле. Мыза, где он жил, в окрестности Каппуччини, за Порта-Джулиа, была затоплена водой вместе со всей деревней от холма Орландо до холма Кастелламаре. Вода, пересекавшая на своем пути большой слой красного железняка, приняла цвет крови, словно в каком-нибудь древнем мифе. Там и сям из этой грязной и теплой крови высовывались верхушки деревьев. В промежутках между ними, мимо крепости, стремительно неслись громадные стволы вырванных с корнем деревьев, домашняя утварь, вещи, испорченные водой до неузнаваемости, домашние животные, которые еще были живы, они издавали жалобные стоны, скрывались под водой, снова выплывали на поверхность и исчезали где-то вдали. Особенно тяжелое зрелище представляло стадо быков: их жирные белые туши сталкивались друг с другом, головы с отчаянным видом высовывались из воды и, пораженные ужасом, сплетались между собой рогами. Так как море находилось с восточной стороны, то волны переполнили устье реки. Соленое озеро делла-Палато и бухты моря соединились вместе с рекой в один сплошной океан. Крепость казалась жалким островком среди волн.

Все дороги в окрестностях были залиты водой. Вода в доме донны Кристины доходила до половины лестницы. Шум воды возрастал с каждой минутой, колокола не переставали звонить. Заключенные в тюрьме преступники поднимали отчаянный вой. Анна, считая это бедствие карой Всевышнего, прибегла к единственному спасению — молитве. Поднявшись на второй день на вышку голубятни, она увидела кругом необъятную массу воды и покрытое тучами небо, затем она услышала топот испуганных лошадей, бешено скакавших по амбразурам Сан-Вингале. Она спустилась вниз в каком-то оцепенении, разум ее почти помутился, непрерывающийся шум волн и царивший полумрак отняли у нее всякое представление о пространстве и времени.

Когда вода начала убывать, в город стали съезжаться на шлюпках жители окрестных деревень. Лица и глаза мужчин, женщин и детей выражали скорбное удивление. Все рассказывали о постигшем их несчастии. Какой-то рабочий явился в дом Базиле, чтобы сообщить, что дон Заккиеле стал жертвой наводнения. Этот рабочий бесхитростно передал картину гибели дона Заккиеле. Он рассказывал, как вблизи местности Каппуччини несколько женщин привязали своих грудных младенцев к верхушке дерева, чтобы спасти их от наводнения, но бурный поток вырвал с корнем дерево и унес пять малюток. Дон Заккиеле стоял тогда на крыше вместе с группой других христиан, взывая о помощи, но вот крыша начала уже скрываться под водой, трупы животных и сломанные ветви деревьев стали уже сталкивать в воду отчаявшихся в спасении людей. В тот момент, когда мимо них пронеслось дерево с малютками, напор был так силен, что в один миг бесследно исчезли в пучине и крыша, и стоявшие на ней христиане.

Анна слушала эту историю без слез, в ее притупленном мозгу рассказ об этой смерти, об этом дереве с пятью малютками, об этих людях, столпившихся на крыше, об этих трупах животных, которые плыли мимо и сталкивали их в воду, возбудил нечто вроде суеверного удивления, подобного тому, которое она испытывала, слушая рассказы из Ветхого Завета. Она поднялась и медленно пошла в свою комнату, где отдалась воспоминаниям. Солнце мягко освещало подоконник, черепаха спала в углу, свернувшись под своим щитом, из-под крыши доносилось чириканье воробьев… Вновь воцарившееся спокойствие окружающей жизни мало-помалу наполнило ее душу внутренним светом. Из глубины этого минутного покоя на нее вдруг нахлынула чистая скорбь, она склонила голову на грудь и отдалась порыву грусти.

Тогда душу ее стали терзать угрызения совести за то, что она так долго питала к Заккиеле безмолвный гнев, и воспоминания — одно за другим — снова нахлынули на нее: теперь, как никогда раньше, она с поразительной отчетливостью убедилась в прекрасных душевных качествах своего погибшего друга. И в ее сердце все возрастала волна скорби, она вскочила, подошла к постели,

бросилась на нее лицом вниз, и ее горькие рыдания смешались с чириканием птичек.

Затем, когда поток слез иссяк, ее душой начало овладевать спокойствие покорности, и она подумала, что все земное — тленно, что нам нужно безропотно покориться воле Божией. От сознания этой преданности Провидению ей стало легче. Она перестала чувствовать тяжесть и нашла покой в этой безропотной, но непоколебимой вере. С тех пор она не переставала твердить: существует высшая воля — Божья, всегда справедлива и всегда всему предпочитаемая, пусть же простирается она на все окружающее, и да будет хвала ей вовеки веков!

XII

Так для дочери Луки был открыт истинный путь в рай. Круг времени разграничивался для нее только церковными праздниками. Когда река вошла в свое русло, по городским и деревенским улицам не переставали двигаться бесчисленные религиозные процессии. Анна участвовала во всех шествиях и пела вместе с толпами народа Те Deum. Наводнением были уничтожены все окрестные виноградники, почва стала мягкой, а воздух был пропитан светлым туманом, который как-то особенно светился, как это бывает весной в болотистых местностях.

Наступил и прошел праздник Всех Святых, затем — торжественный день Всех Усопших. В память жертв наводнения были отслужены с необычайной торжественностью панихиды. К Рождеству Анне захотелось приготовить ясли, она купила воскового младенца, Марию, св. Иосифа, быка, осла, волхвов и пастухов. Взяв с собой маленькую дочь пономаря, она отправилась вдоль рва по Саларийской дороге искать мох. Под ледяным зимним покровом тихо покоились покрытые илом пашни. Вот на холме, среди масличных деревьев, виднеется ферма Альбарозы, ни один звук не нарушает безмолвия природы. Анна, замечая под ногами мох, нагибалась и срезала ножом пучок. Трава была так холодна, что руки Анны посинели. Иногда, при виде какого-нибудь особенно зеленого пучка, у нее вырывалось радостное восклицание. Когда корзина наполнилась, Анна вместе с девочкой села на насыпь возле рва. Ее взгляд блуждал медленно по тропинке, по оливковой роще и остановился на белых стенах фермы, которая казалась ей теперь похожей на монастырскую обитель. Анна склонила голову и задумалась. Вдруг она обратилась к спутнице с вопросом, не видела ли она когда-нибудь, как выжимают из олив масло, и начала подробно описывать и объяснять устройство машин и прессов, увлекаясь этим рассказом, она перебирала в душе своей все воспоминания, которые одно за другим проходили в ее уме и сообщали голосу едва заметную дрожь.

Это было ее последней мирской слабостью. В апреле 1858 года, вскоре после Пасхи, она заболела. Воспаление легких почти на целый месяц приковало ее к постели. Донна Кристина каждое утро и каждый вечер приходила в ее комнату проведать больную. Какая-то старушка, профессиональная сиделка, снабдила ее лекарствами. Кроме того, и черепаха скрашивала дни ее выздоровления. Зимняя спячка изнурила животное, которое так высохло от голода, что стало совсем прозрачным. Анна, видя, как черепаха похудела, и чувствуя и себя еще далеко не окрепшей, испытывала какое-то внутреннее удовлетворение, подобное тому, какое мы испытываем, когда страдаем вместе с дорогим нашему сердцу человеком. От покрытых лишайником черепиц доносилась к выздоравливающим мягкая теплота, двор стал оглашаться пением петухов, однажды утром откуда-то появились вдруг две ласточки, забились крылышками в окно и исчезли.

Когда Анна выздоровела и в первый раз отправилась в церковь, был Духов день. Она вошла в церковь и с жадностью стала вдыхать в себя запах фимиама. Тихо пошла она по портику, чтобы отыскать место, где она любила раньше долго простаивать на коленях. Она почувствовала прилив внезапной радости, когда, наконец, добралась до знакомых надгробных плит, испещренных надписями. Там она благоговейно преклонила колени и начала молиться. Народ прибывал. С хоров спустились двое служителей с двумя сосудами, полными роз, и начали осыпать цветами головы молящихся под звуки органа, игравшего торжественно-радостный гимн. Анна продолжала стоять на коленях в каком-то экстазе, который овладел ею, благодаря мистической радости сознания, что она исцелилась. Когда на нее упало несколько роз, она долго трепетала. Бедная женщина никогда не испытывала трепета, который доставлял бы ей большую радость, чем это мистическое наслаждение, которое сменялось ощущением приятной слабости во всем теле.