Том 4. Торжество смерти. Новеллы
Шрифт:
После Ветхого Завета Заккиеле, тщеславию которого было приятно внимание Анны, начал ей читать «Подвиги франкских королевичей», начиная от императора Константина до Орланда, принца английского. Анна была окончательно ошеломлена и сбита с толку: набеги филистимлян и сирийцев смешались в ее голове с набегами сарацин, Олоферна она пугала с Рициери, царя Саула — с Мамбрином, Елеазара с Балантом, Ноэми — с Галеаной. Она страшно устала, не в состоянии была больше следить за нитью рассказов и пришла в себя только тогда, когда голос Заккиеле произнес имена ее любимых героев — Дузолины и герцога Боветто, который, воспылав страстью к дочери короля фризов, завоевал всю Англию.
Наступила середина сентября. Выпали дожди, и летний зной смягчился, уступив место прелестной осенней погоде. Комнатка Анны превратилась
Но молчаливое решение вступить в брак последовало значительно позже, а именно — в октябре, когда приступили к приготовлению оливкового масла и когда последние стаи ласточек улетели в теплые страны. В первый октябрьский понедельник Заккиеле, заручившись согласием донны Кристины, вызвался проводить Анну на свою холмистую ферму, где у него был пресс для выжимания масла. Они пошли от Портазаля пешком и, оставя за собой речку, вскоре очутились на Саларийской дороге. Со дня чтения повести о Галеане и Майнетте они чувствовали друг к другу нечто вроде трепета, смешанного с робкой стыдливостью и восхищением. Непринужденность их теплых дружеских отношений сразу исчезла. Они избегали говорить друг с другом, с трудом сдерживались, чтобы не выдать волнующих их чувств, старались не глядеть друг другу в лицо. То и дело на их губах появлялась бессознательная улыбка, лица внезапно вспыхивали горячим румянцем, обнаруживавшим робкую, почти ребяческую стыдливость.
Они шли молча, держась двух узких сухих тропинок, проложенных пешеходами по обоим краям дороги. Их разделяла грязная и изрытая глубокими колеями телег дорога. Был восхитительный осенний день, и поля оглашались ликующими звуками, радостными песнями в честь молодого вина. Заккиеле шел немного позади своей спутницы, нарушая время от времени тишину беседой о погоде, о виноградниках, о сборе маслин. Анна с любопытством смотрела на кусты, осыпанные алеющими ягодами, на возделанные поля, на канавы, наполненные водой, и постепенно душой их овладевала смутная радость, предчувствие будущего счастья. Когда дорога начала круто подниматься вверх, к вершине холма и они пошли через богатые оливковые плантации Кардируссо, Анна вдруг с поразительной ясностью вспомнила о Сан-Аполлинаре, об осле и пастухе, и почувствовала, как вся кровь вдруг бросилась ей в голову. Место, по которому она теперь шла, было очень похоже на ту дорогу, где некогда начинал разыгрываться давно забытый эпизод ее молодости. И ей показалось, что на фоне этого пейзажа она снова увидела человека с заячьей губой, услышала его голос, испытывая в то же время непонятное волнение.
Вот уже близка ферма. Легкий порыв ветра сорвал с деревьев несколько спелых маслин, вдали сверкнула синяя полоса моря. Заккиеле шел теперь рядом с Анной, с нежной мольбой заглядывая ей в лицо. «О чем думала она сейчас?» В страшном смущении обернулась Анна, словно ее застали на месте преступления. «Ни о чем не думала».
Наконец они добрались до фермы, где рабочие выжимали первые, преждевременно упавшие с дерева маслины. Пресс помещался в низеньком, очень темном сарае, на стене висели медные лампочки и страшно чадили. К рычагу пресса были запряжены мулы, которые медленно и равномерно вертели гигантский
Анна начала внимательно следить за работой, а Заккиеле стал отдавать приказания рабочим, когда он ходил между машинами и с видом знатока пробовал маслины, она почувствовала, как в ее душе растет уважение к нему. Затем, когда Заккиеле поднял перед ней полный стакан чистого и светлого масла и, переливая его в кувшин, произнес благодарственную молитву Богу, она набожно перекрестилась, вся охваченная благоговением к богатым производительным силам земли.
В это время к дверям сарая подошли две живущие на ферме женщины. Каждая держала у груди младенца, а за их юбками тащился целый хвост ребятишек. Женщины мирно беседовали между собой. Когда Анна стала ласкать детей, то каждая из матерей с явным удовольствием начала глядеть на свое многочисленное потомство и называть Анне имена детей. У первой было семеро сыновей, у второй — одиннадцать. Такова была воля Иисуса Христа, хотевшего обогатить поля рабочими руками.
Беседа перешла на семейные темы. Альбароза, одна из матерей, засыпала Анну вопросами: «Не было ли у нее сыновей?» Анна, отвечая, что она еще не замужем, почувствовала смутное сожаление о том, почему она до сих нор не испытала материнского чувства. Переменив тему, она положила руку на головку одного из мальчиков. Другие дети смотрели на нее своими широко раскрытыми глазками, чистыми, прозрачными, цветом похожими на зеленую траву. Воздух был пропитан ароматом мятой оливы, он щекотал ноздри, гортань и нёбо. Группы рабочих то появлялись, то исчезали под красным светом лампочек.
К женщинам подошел Заккиеле, который до этого времени был занят измерением выжатого масла. Альбароза шутливо спросила его, когда она, наконец, дождется женитьбы дона Заккиеле. Заккиеле улыбнулся, немного смущенный этим вопросом, и быстро взглянул на Анну, которая продолжала ласкать мальчугана и притворялась, что ничего не понимает. Альбароза, кинув взор своих бычачьих глаз на головы Анны и Заккиеле, продолжала подсмеиваться над смущенными влюбленными: «Разве они — не благословенная Богом парочка? Чего им ждать?» Рабочие, прекратив работать в ожидании ужина, окружили их тесным кольцом. Влюбленная пара, смущенная большим числом свидетелей молодого чувства, молча стояла среди них, робко и стыдливо улыбаясь. Кто-то из парней, которых забавляло смущенное лицо дона Заккиеле, толкнул локтем своих соседей. Вблизи заржали голодные мулы.
Но пора готовиться к ужину. Все энергично принялись за работу. Под оливковыми деревьями, в том месте, откуда видно было лежащее внизу море, был расставлен стол, за которым все уселись. На столе появились тарелки с овощами, приготовленными на свежем оливковом масле, в простых чашках, похожих на церковную утварь, заискрилось вино, и скромная пища стала быстро исчезать в желудках рабочих.
Теперь Анна чувствовала, как бесконечная радость наполнила все ее существо, в то же время ей казалось, что она связана с этими двумя женщинами какими-то особыми, более чем дружескими отношениями. Обе они проводили Анну внутрь барского дома, где комнаты были большие и светлые, хотя и требовали ремонта. На стенах висели иконы вперемежку с пальмовыми листьями. С потолка свешивались окорока. От пола по краям шли высокие и широкие навесы, где хранился виноград. Отовсюду веяло спокойствием семейного согласия. Анна, осматривая это упорядоченное хозяйство робко улыбалась от переполнявших ее отрадных чувств, она находилась в каком-то странном состоянии, как будто в ней дрожали внезапно обнаруживавшиеся все доселе скрытые добродетели домовитой матери и инстинкты кормилицы и воспитательницы.
Когда женщины вернулись обратно, мужчины еще стояли вокруг стола, Заккиеле говорил с ними. Альбароза взяла маленький кусочек хлеба, облила его маслом, посыпала солью и передала Анне. Свежее, только что выжатое масло пахло во рту аппетитным ароматом белого вина. Она с наслаждением съела весь ломоть и запила вином. Затем, когда стемнело, Анна и Заккиеле стали спускаться с холма.
Рабочие провожали их пением. Поднялся прохладный ветерок. На небе словно застыла предсмертная ярость розового и фиолетового сияния.