Том 6. Дураки на периферии

Платонов Андрей Платонович

Череватов (в дорожном плаще; плащ он снимает и остается в повседневной форме генерал-лейтенанта медицинской службы). И здесь никого нет! Я никого не могу найти! Все мчатся вперед! Всю ночь езжу по санбату, но ни одного не нашел. Санупра армии я тоже не отыскал. Чувствую себя никому не нужным сиротой! Кого я должен здесь проверять, наставлять, инспектировать, инструктировать, вдохновлять, сдвигать с мертвой точки? Все находятся на ногах и на колесах, и все мчится! Что же здесь совершилось, на этой сцене жизни, и что имеет быть еще совершиться на ней?.. Куда вы мчитесь все вперед?.. Страдают, болеют, умирают, но движутся. И хорошо,

что движутся: пусть они мчатся в свою радость, вперед и в победу. Люди для меня неплохие родственники. Наташа! Где мои племянницы?.. Я давно живу на свете, я частично виноват в том, что родилось и что происходит во всей этой действительности! А что же происходит в этой великой игре и в этом волшебном существе — советском человеке? Я озадачен и растроган, но понять ничего не могу. Я хочу снова пережить жизнь, чтобы разгадать ее прелесть и ее наставление. Но нашему брату не полагается жить вторично, а в первый раз проживаешь жизнь начисто, без остатка разума. Все произошло не так, как я указывал, как я предвидел и как должно произойти. Но все произошло лучше! Почему это случилось? Неясно. Ведь я несомненно умнее каждого из действующих лиц, а все вместе, когда они вокруг другого суетятся, то они гораздо разумнее меня и даже возвышенней! Что же мне делать, однако, — ведь я старый хитрый человек! Как мне суметь еще хоть раз посмотреть на этот быстро проходящий спектакль, чтобы заплакать, улыбнуться и уразуметь истину? Может быть, следует мне прижиться к чужой душе, и через ясные глаза этой души осмотреть наш мир? Что ж, это мероприятие достойное и выгодное. Но для того надо полюбить это юное существо, а сердце мое утомлено долгим биением. Где моя Наташа?.. Однако же как не хочется уходить с этой сцены, хотя уже пришла пора уйти…

Приоткрыв дверь, выглядывает Анюта. Череватов замечает и манит ее к себе.

Существо, ребенок, милое дитя, подойди ко мне! Ну, пожалуйста! Шурочка, Наташа, Анюта, Муся, Лизочка, Клавочка, Нинка! Ну, пожалуйста, ко мне, прошу вас!

Анюта, робея, не сразу приближается к Череватову. Череватов осторожно и робко гладит головку девочке.

Занавес

Ученик Лицея

Пьеса в пяти действиях

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Пушкин Александр — поэт, ученик Лицея.

Арина Родионовна — няня поэта.

Пушкин Василий Львович — дядя поэта.

Ольга Сергеевна — сестра поэта.

Чаадаев Петр Яковлевич — друг Александра, гвардейский офицер.

Жуковский Василий Андреевич.

Даша, Маша — крепостные девушки в людской Ольги Сергеевны.

Пущин Иван, Кюхельбекер Вильгельм, Дельвиг Антон — друзья Александра, ученики Лицея.

Энгельгардт Егор Антонович — директор Лицея.

Карамзина Екатерина Андреевна.

Державин Гаврила Романович.

Петров Захарий — гвардейский офицер, адъютант коменданта Царского Села.

Фекла.

Фома — сторож в Лицее.

Посол датского короля.

Знатная дама с усами.

Музыкант со скрипкой.

Варсонофьев — офицер.

Лакей в доме Ольги Сергеевны.

1-й преподаватель Лицея.

2-й преподаватель Лицея.

Генерал Савостьянов Геннадий Петрович.

Ямщик Кузьма.

Конвойный солдат.

Кухарка в доме Ольги Сергеевны.

Публика на экзамене в Лицее.

Первое действие

Людская в доме сестры Пушкина, Ольги Сергеевны, в Петербурге. Убранство простое, почти крестьянское, как в русской

избе, и по этой причине уютное и милое. Стоит зима; окошко в морозном узоре; за окошком метель. Дверь, выходящая в сени, заиндевела.

Старая няня Ольги и Александра Пушкиных, Арина Родионовна, сидит на скамье, дремлет и вяжет: «И медлят поминутно спицы в ее наморщенных руках». Возле няни сидит Маша, отроковица-подросток, живущая в доме Ольги Сергеевны; рот ее открыт, большие глаза ее серьезны, печальны и внимательны, она точно прислушивается. И в самом деле: слышно дыхание метели за окном, а издалека, из внутренних покоев, слышатся человеческие голоса и звуки музыки.

В доме Ольги Сергеевны семейное торжество: день рождения хозяйки. В доме, должно быть, гости. И няня, Арина Родионовна, прислушивается; потом, зевнув, крестит рот и опять медленно вяжет спицами, словно бы дремля, а на самом деле бодрствуя и понимая все, что совершается вокруг, вблизи и вдали.

Со двора входит Даша (она чуть старше Маши), черная кухарка, с вязанкой дров; она бросает дрова на пол возле русской печи.

Арина Родионовна (Даше). Чего ты так — ногами шумаркаешь, дровами гремишь: все броском да рывком!

Даша. А чего, бабушка? Я ничего!

Арина Родионовна. Полы-то крашеные, господа за них деньги платили, а ты их обиваешь.

Даша. Я больше, бабушка, не буду.

Арина Родионовна. Не надо, умница.

Даша. Не буду, бабушка, я тихо буду.

Арина Родионовна. Да, то-то! А то как же!

Маша. Дашка, засвети огонь в печи. На дворе люто.

Арина Родионовна. И то, Даша. Ишь, студено стало.

Даша. Сейчас, бабушка, я сейчас, — я втупорже печь засвечу.

Маша. Огонь ведь добрый, он горит! Я его люблю!

Даша заправляет русскую печь березовой корой и запаливает ее огнем. Кора вспыхивает, свет из печи играет на полу, на стенах, отсвечивает на потолке, — людское жилище преображается как в волшебстве. Из господских горниц явственно доносится музыка — вальс, простая мелодия восемнадцатого века. Даша снимает валенки, остается босая и оттопывает такт вальса большими ногами, вольно размахивая руками.

Маша. И я хочу! И я хочу так топать и руками махать!

Арина Родионовна. А чего же! Встань да спляши!

Маша. А я боюсь! Мне стыдно, бабушка!

Арина Родионовна. Кого тебе стыдно-то? Господ тут нету. Я тут с тобою. Не бойся никого, чего ты…

Маша. А я ведь дурочка!

Арина Родионовна (поглаживая головку Маши). Кто тебе сказывал так, сиротка моя, — души у того нету.

Маша. Люди, бабушка, говорят. Они знают.

Арина Родионовна. Люди говорят… А чего они знают? Они сами по слуху да по испугу живут. Ты погляди-ка на батюшку, на ангела нашего Александра Сергеевича: разумный да резвый, и славный какой, и ничего как-есть не боится, — как только земля его держит! Господи, сохрани и помилуй его, сколь страху за него я терплю!

Маша. А ты любишь его, бабушка?

Арина Родионовна. И-и, детка моя малая: усну — забуду, усну — забуду… Я и живу-то одной памятью по нем да лаской его. Хоть он и при матери своей рос, да не близко, а у меня-то возле самого сердца вырос: вон где!