Тонкая рябина
Шрифт:
— Ну, с кем же, как не с вами, и поговорить мне о всяком непонятном, — говорил не замечавший его волнения Четвериков. — А дело вот в чем. Разная у нас с женой культура, разные университеты. Она — врач, образованная, немецкий знает, в театр каждый день ходить готова. Вот вы в дороге говорили о Большом театре, природа наша вам напомнила какую-то оперу, а я и оперы такой не знаю вовсе. Культуры у меня мало, а у жены, у Сони, своя жизнь, свои интересы. А мне, честно скажу, скучно бывает, когда она заведет свою симфонию или оперу.
Радин улыбнулся. Уж очень непосредствен и наивен был
— Но… я видел и «Тонкую рябину», — улыбнулся Радин.
— О, эту песню люблю и я. Свое, деревенское встает возле, когда Соня заводит ее. И ей нравится. Да это что, «Тонкая рябина» — это пустяк…
Четвериков допил чай и опять налил из чайника. Потом как-то сдержанно усмехнулся и сказал:
— А вот случай я вам один хочу рассказать, товарищ писатель. Вы «Анну Каренину» читали?
— Читал.
— Я служил далеко, на маньчжурской границе, а что там за рай, вы сами хорошо знаете. Каждый день тревоги, а то и две-три за сутки. На границе то перестрелки, то стычки с самураями или их маньчжурской бандой. Отдыха нет, а я начальник боевого участка. Правду сказать, за год такой нервопляски и боевых тревог ни один не ушел от нас. Везло мне так, или народ у меня был особый — не знаю, однако мой участок был на замке, и получали мы от командования благодарность за благодарностью, а то награды и ордена. Вот эти два, — он указал на два ордена «Красного Знамени», — я получил именно там. Ну, о том, как мы разбили два батальона самураев, когда они с белокитайцами пошли на нашу заставу, вы, наверное, читали… Повторять не буду, однако скажу, что из двух батальонов японцев через границу ушло всего десятка четыре насмерть перепуганных самураев. Ну, да дело не в этом. Жена моя все это время только и мечтала: вот приедем в Москву, побываем в Художественном театре, посмотрим «Анну Каренину». Ну, приехали мы в Москву в отпуск. Не успел я еще побриться и переодеться, как жена через какого-то гостиничного ловкача два билета в Художественный достала. Поехали в театр. Гляжу я на жену, а она ничего вокруг не видит, глаза только на сцену направлены. Понимаю — и пьеса хороша, и актеры играют великолепно, но я, конечно, такого восторга не испытывал. Заметила Соня мое равнодушие, ничего не сказала, только посмотрела холодно раз-другой, а уж затем, когда мы вернулись обратно в гостиницу, прямо спросила:
— Тебе понравилась пьеса?
— Не очень.
— Почему?
— Что-то уж очень старомодное…
Ничего не ответила она на это, но больше никогда, ни одним словом о спектакле не упоминала. На другой день поехали мы в цирк, — а я его с детства люблю, — полковник улыбнулся, — и программа в тот день была хорошая. Ну, — хохочу я от души, и вдруг замечаю, что Соня на меня как-то странно поглядывает.
Не обратил я на все это внимания, а спустя день-другой заметил, словно какая-то трещинка между нами легла. Кажется, пустяк, а вон чем это обернулась…
Полковник замолчал.
— У вас нет детей? — спросил Радин.
— В том-то и дело, что нет… — с горечью ответил полковник.
И Радин понял, как неосторожно задел он этого пожилого, с детской душой, полковника.
Некоторое время они молчали, затем
— Конечно, после того дня прошло много времени, я и читать книги стал, и в кино чаще хожу, бывает, даже сам ей какие пластинки покупаю.
Радин еле сдержал улыбку. Теперь он понял, что означала третья стопка пластинок, стоявшая в отдалении от столика с патефоном.
— …выписал себе «Университет на дому», «Малую энциклопедию», «Жизнь замечательных людей». Читаю все это понемножку, набираюсь, так сказать, знаний, а все же берет иногда сомнение: то ли читаю, что нужно?
— Да как вам сказать… — смущенно пробормотал Радин.
— Я понимаю… Ну и буду начинать, — с отчаянной решимостью сказал Четвериков, — начну с азов, и все одно добьюсь культуры. Самураев бил, с бандами Маньчжоу-Го дрался, и эту — он решительно махнул рукой, — крепость возьму!
— Я желаю вам успеха, Григорий Васильевич, — сказал Радин.
Темный лес надежно укрывал пограничников. Умные овчарки притаились вместе с людьми.
— Скоро белые ночи, — сказал полковник. — Ночью будет светло, как днем, вот они, — кивнул он в сторону границы, — и торопятся.
Полковник был так спокоен и буднично прост, что Радин не выдержал и спросил:
— Неужели не волнуетесь?
— В нашем деле, уважаемый Владимир Александрович, волноваться нельзя. Ни к чему. Если только он заявится, будет схвачен…
— А он может и не появиться?
— Конечно, такое бывает довольно часто. То ли изменилась обстановка, то ли ложные сведения, а то и в другом месте произойдет выброска.
Они сидели в землянке, метрах в шестидесяти от того места, где была засада.
Спокойный и решительный, точно знавший свое дело, полковник не похож был на человека, три часа назад просившего у Радина совета и помощи. «Он на своем месте, — с уважением подумал Радин. — А Соня, его жена?». И воспоминания, которые он гнал от себя, опять завладели им. Ее взгляд, ее странное, необъяснимое душевное состояние и мгновенное, еле уловимое смятение, когда они прощались у выхода…
Может быть, хотите чаю? — услышал он голос полковника. — В термосе крепкий, горячий, а вот и галеты.
Вошел майор, сопровождаемый старшиной.
— Все готово, товарищ полковник, — доложил он, кивнув головой В сторону границы.
— Садись, пей чай и расскажи подробней, — предложил Четвериков.
— Все на местах. Заставы и дозоры, оцепление и наблюдение проверены. На той стороне в течение дня ничего не замечено. Как всегда, вовремя прошли смены застав и караулов.
— Это хорошо, — одобрительно кивнул головой полковник.
— На пункте 21 и секторе 84, согласно вашему приказу, усилены секреты.
— Это тоже добре. Я думаю, что именно там пройдет нарушитель.
— Почему? — поинтересовался Радин.
— Потому что они больше оголены, кроме камышей да двух-трех кустов ничего там нет. Да и места расположены ближе всего к нашей заставе. На японо-маньчжурской границе мы почти всегда ловили эту нечисть именно там, где всего опасней был переход.
Полковник взглянул на часы.
— Скоро полночь… Пора на воздух. Наступает самая темень.