Тонкий лед

Кольцова Оксана

— Ты попросил уйти в монастырь, я тебя отпустил, — отвечал рассерженный Людовик. — Сколько можно бежать от своей жизни, Мейнард? От того, кто ты есть?

— Прости, мой король, но это больше не моя жизнь. Я изменился, я уже не тот, каким ты меня знал.

— Думаешь, ты стал лучше? — с иронией осведомился Людовик. — Или святее? Или, быть может, тебе открылась какая-то истина, недоступная другим? Разочарую тебя, Мейнард, — ничего нового ты не открыл. Если любовь временно заслонила от тебя твое истинное предназначение, то я тебе напомню: ты воин, маг, ты мой друг, ты один из вернейших людей в моем королевстве, и рано или поздно ты об этом вспомнишь. Я хочу

лишь дать тебе шанс и сократить время сомнений…

— А если я не вспомню, государь? — тихо спросил Мейнард. — Если моя жизнь изменилась так непоправимо, что я больше не могу вернуться к прежней? В это сложно поверить тому, чья жизнь меняется по другим законам, как, например, твоя. Я безмерно уважаю и люблю тебя, мой король, я готов был служить тебе раньше и, если б ничего со мною не случилось, служил бы и сейчас; но со мною все переменилось. И единственная награда, которую я прошу у тебя, — это освободить меня от службы. Ты сделаешь меня счастливым.

— Все-то ты о себе помышляешь, Мейнард. А о своем короле — не подумал. Сначала пропал на шесть лет, теперь вернулся и дерзишь мне беспрерывно… Что такое счастье, о чем ты говоришь? Как можно рассуждать об этом, когда я объясняю тебе, что ты мне необходим здесь, в моем войске, — ведь я могу тебе довериться, как себе! Пусть ты даже магом быть для меня не хочешь, другом ты остался. Остальные… Они служат, конечно, неплохо, но ни одному я так не могу доверять — а тебя вот сколько лет не видел, и все равно… — Он махнул рукой и поджал губы. — Езжай в Аттиньи, Мейнард. Это важное послание, и необходимо доставить его и возвратиться с ответом как можно скорее. Я подумаю над сказанным тобой, но знай, что взаимопонимания между нами пока нет.

Мейнард покачал головой.

— Мне жаль, государь. Я хотел бы, чтоб оно вернулось.

— Так сам возвращайся.

Он взял свиток и вышел, не сказав больше ни слова и не поклонившись. Непочтительно, однако запас почтительности Мейнард, похоже, исчерпал.

ГЛАВА 23

Для поездки в Аттиньи Мейнард выбрал шестерых, включая Флавьена.

— Надо обернуться быстро. Возьмем отрядных лошадей. Флавьен, подбери мне коня порезвее, и себя не обижай.

— Сделаю.

Альвдис, выслушавшая краткий пересказ очередной то ли ссоры, то ли дружеской беседы с королем, выглядела встревоженной.

— Что это означает, Мейнард? Ты говоришь, церковники могут… навередить тебе? Нам?

— Я так не сказал, — ответил он мягко. — Король будет защищать меня, пока надеется уговорить остаться. Но когда точно поймет, что это не блажь… Сейчас он просто мне не верит. Думает — даст мне поручение, я слетаю в Аттиньи, как птица, и разом заскучаю по старым добрым временам. Только вот на то они и старые, чтоб оставаться в забвении.

— Иногда я думаю, — тихо сказала Альвдис, — может, тебе следовало бы…

Мейнард перебил ее сразу:

— Нет. Если и ты мне верить перестанешь, я совсем рассержусь, а в гневе я страшен, как и Людовик. — Альвдис улыбнулась, и Мейнард взял ее за подбородок. — Не сомневайся во мне, прошу тебя. Твоих сомнений я не потерплю.

Кажется, ему удалось ее убедить. Она быстро поцеловала его и отстранилась.

— Хорошо. Я не стану в тебе сомневаться. А чтобы ты поскорее вернулся — вот. — Она сняла с шеи золотой солнечный диск, подарок Мейнарда, и повесила на шею ему. — Жду тебя вечером обратно, и пусть это солнце освещает тебе путь.

Он прикоснулся губами к диску и спрятал его под рубаху.

Мейнард понимал, чего Альвдис

боится. Он и сам этого опасался — увязнуть в липкой паутине разговоров, тех самых интригах, о которых рассказывал жене и из которых хотел вырваться навсегда. Какое счастье, что местное общество обходило его за тридевять земель! Все эти разряженные люди, умеющие плавно рассуждать о том, как надлежит жить каждому, ударяющие в спину, стоит отвернуться. Он даже не повел никому представлять Альвдис — незачем, сейчас в королевской свите не оказалось никого из тех, с кем ранее была дружба. А остальные… Если бы Мейнард пожелал к ним и их делам возвратиться, то понял бы это еще в монастыре. Но у него даже не возникло желания вернуться к королю тогда. Если бы Бейнир Мохнатый не разорил монастырь, то Мейнард, скорее всего, в этом году поддался на уговоры отца-настоятеля и принял бы постриг, надеясь, что Бог его простил и не воспримет это как преступление.

И кстати, одна вещь в запасе у Мейнарда ещё оставалась. Но ее он приберегал на тот случай, если церковники придут уже к нему, а не к королю.

Собрались быстро, Флавьен взял королевский штандарт, и выехали, когда день уже начинал клониться к вечеру. До заката было еще далеко, однако Мейнард был согласен с королем в том, что нужно успеть как можно быстрее. Он не знал, что именно везет, но догадывался. Людовик собирался договориться с Карлом и выступить против Лотаря вместе — не зря же они стягивают войска к Марне. Отсюда, как и из Аттиньи, удобно идти на соединение и потом найти поблизости подходящее для сражения место. Мейнард знал долину реки и приблизительно представлял, где рядом с нею или чуть дальше можно дать хороший бой.

По дороге он думал, что короля тоже прекрасно можно понять. Людовик, хоть и монарх, старался лгать редко, и своим доверенным лицам оказывал честь, сообщая правду. Так что если он говорит — доверять больше всех может лишь Мейнарду, которого вновь увидел лишь несколько дней назад после долгой разлуки, — значит, подозревает кого-то в своем окружении. Кто-то, возможно, шепчет Людовику на уши гадости, или Лотарю о планах докладывает, да мало ли что. Флавьен вот тоже говорил: король нынче сделался подозрителен, а такого без причин не бывает. Людовик слишком умен, дабы измысливать несуществующие страхи.

Июньская дорога вдоль реки оказалась невероятно живописна, и в другое время, если б не довлели над ним нерешенные вопросы, Мейнард полюбовался бы и кувшинками, и длинными дубовыми аллеями вдоль тракта, и цаплей в камышах. Но какая тут цапля. Он вздохнул. Раньше война не мешала ему наслаждаться такими поездками, негромкими моментами, запоминать их и радоваться. Он все пытался понять, что же его так беспокоит с момента прибытия в войско, а потом сообразил: чувство вины.

Оно возвратилось и кололо сердце, как костяная игла. Мейнард смотрел на эту знакомую землю и понимал, как виноват перед нею. Но для нее он уже ничего не мог сделать, не мог придумать, как. Здесь он поступал так, как мог, и здесь его жизнь закончилась. Помочь этому народу — значит избавить его от себя и своих деяний. Потому он уехал в английский монастырь, потому сейчас чувствовал себя гораздо лучше на севере, чем здесь. Король же, если бы Мейнард сдался и принял его условия, потребовал бы прежних услуг — не только отвезти свиток в Аттиньи, но и найти предателей, покарать мятежников… Развернуть крылья. Об этом не хотелось думать сейчас, когда ехали сквозь залитый солнечным светом лес, вдыхали запахи хвои и нагретого мха, и тени от листьев скользили по лицу, словно невесомые крылья бабочек.