Тонкий лед

Кольцова Оксана

Может, таков и будет его личный ответ? Вернуться в Аурланд и там сделать все, что можно, для людей, которые будут жить рядом с ним. Увеличить поселение, доход, чтобы люди жили сытнее и приятней. Каждый день вставать, целовать сонную Альвдис, выходить за порог спальни и радоваться тому, что предстоит сделать. Он ведь именно этим наслаждался, от этого почувствовал огромную радость и облегчение, даже будучи рабом Бейнира. А если есть свобода делать то, что хочется… Возможно, боги это примут: отдать свой труд земле, отдать свое сердце людям, и все это сделать — без остатка, без сомнений, с чистой душой. Молитвы ничем не помогут, это просто слова, не искупающие никаких грехов. Вот

почему бесполезны были годы в монастыре. Не там следовало искать спасения. И Бог — или боги — теперь сказали ему об этом.

Если он не ошибся, то такой ответ поможет.

…Через некоторое время Мейнард услышал топот и, обернувшись, увидел, что их нагоняет отряд человек в тридцать. Флага не было, однако Мейнард даже издалека узнал предводителя: Дидье из Лангедока, один из доверенных людей короля. Он служил Людовику приблизительно столько же, сколько Мейнард, и был известен тем, что любил золото, женщин и веселье. Самые веселые пирушки закатывали в его отряде. Дидье издалека махнул рукой, призывая остановиться, и Мейнард поднял ладонь, притормаживая отряд. Дорога была достаточно широкой, чтобы разъехаться. Воины смешались, заговорили между собою; Дидье же шагом подъехал к Мейнарду и Флавьену. Он улыбался во весь рот, и видно было, что многих зубов у него не хватает, а те, что есть, желтые и широко расставлены. Конь его, крупный серый жеребец, ожесточенно грыз удила.

— Что, спешите в Аттиньи к королю Карлу? — спросил Дидье, поприветствовав товарищей. — Можешь не торопиться, Мейнард, и поворачивать назад.

— Почему?

— Потому что король передумал и велел мне везти письмо. Ты же письмо везешь?

Это уточнение, вроде бы невинное, заставило Мейнарда насторожиться.

— Допустим. А может, я везу послание на словах. Разве король тебе не сказал?

Дидье беспечно махнул рукой.

— Он вообще на слова не расщедрился. Ты же его знаешь! Когда торопится, запутает тебя в один миг. Сказал мне: возьми побольше людей, догони де Брюйера и сам отправляйся с посланием к Карлу. Сейчас времена лихие, а в этих лесах разбойнички шастают. Вас мало, нас много.

— Но ты знаешь, что разбойники нам не страшны.

— Ну да, — усмехнулся Дидье. Во франкском войске многие, если не все, знали о том, что Мейнард — боевой маг; такое ни от кого не скроешь, коль уж клирики за тобой пристально следят. — Тем не менее, приказ короля ясен. Отдай мне письмо, а сам езжай обратно, его величество так велел. Ты ему нужен в лагере.

— Велел, говоришь? — прищурился Мейнард. Он слишком давно играл в такие игры, чтобы не заподозрить неладное. Слишком широко улыбался Дидье, и слишком много с ним было людей для такой поездки. Все-таки война пока не идет, а разбойники, нападающие на вооруженный до зубов отряд… ну, это просто смешно. — А где приказ?

— Я тебе его передаю.

— Король все приказы мне передает на бумаге. Так давно повелось. Чтобы мы друг друга хорошо понимали, ибо вопросы случаются тонкие, как нити, а чужие слова могут их запутать.

— Где б он тебе бумагу взял, когда я его увидел идущим по лагерю? — Дидье перестал улыбаться, и его глаза потемнели. — Стало быть, приказ такой, какой есть, а не отдашь письмо и не подчинишься — возьму силой. Мне король так и объяснил.

— Боюсь, не приказывал он тебе этого.

— Смеешь во мне сомневаться? — усмехнулся Дидье. — Это правильно. Всегда был догадлив. — И, прежде чем Мейнард успел коснуться рукояти меча, выхватил нож и бросил его противнику в грудь.

Нож отскочил от Мейнарда, как заговоренный. Растерянности Дидье хватило ровно на пару мгновений, и этого же времени для Мейнарда оказалось достаточно, чтобы

выхватить меч и с гиканьем направить лошадь на противника. Флавьен, всегда быстро все понимавший, громко свистнул; солдаты Мейнарда заорали и бросились на противников, не теряя ни секунды.

Все смешалось — боевые выкрики, песни стрел (кто-то вздумал в такой толчее стрелять — глупец, своих заденет!), звон клинков, солнечные сполохи. Битва вскипела мгновенно и забурлила, будто суп в котле. Можно было бы обойтись навыками опытных воинов, служивших в отряде Мейнарда и за ним шедших до самых врат ада и дальше; однако слишком велика была злость на предателей, слишком все явно, чтобы пожертвовать жизнью хоть одного из своих. Мейнард глубоко вдохнул и выдохнул, отпуская дар на волю и чувствуя, как тот окутывает его, словно плащ. Всё вокруг стало плавным и медленным, словно движение на дне реки.

Мейнард не знал, почему Дидье так поступает — за звонкую монету, что ли, или за другую преданность? — но вполне способен был предположить, кому предатель служит. Значит, Людовик намекал не зря…

Лотарю незачем вести переговоры. Лотарь не решился пойти на Людовика во Франкфурте и на Карла в Орлеане, чтоб разгромить их поодиночке, и ему не нужно тем более, чтоб братья договорились и напали на него уже вдвоем. Хотя и Людовик, и Карл отличаются достаточно большим благоразумием и сначала попробуют заключить худой мир, не нарываясь на добрую ссору. Только вот Лотарь нетерпелив; а может, это Дидье по своему разумению решил так поступить? Услышал от кого-то из своих приспешников, что король отправляет Мейнарда с посланием к сводному брату, да и придумал, что письмо это не должно добраться до адресата. Мейнард собирался спросить это у Дидье, если получится.

Не получилось.

Дидье он убил не сразу, но довольно быстро и чисто: меч в грудь — весьма достойное окончание жизни для предателя. Лангедокский воин пошатнулся в седле, захрипел, на его губах появились кровавые пузыри. Мейнард выдернул Огонь Щита, одним движением стряхнул кровь и порадовался местерству флаамского кузнеца. Меч получился отличный. Этим мечом и следовало покарать мерзавцев, которые предали своего сюзерена. Мейнард развернул коня, чтобы помочь своим людям. Несмотря на то, что предатели числом их превосходили, обучены оказались гораздо хуже, а потому уже было ясно, на чьей стороне перевес. Лучника, к счастью, убили сразу, и стрелы больше не свистели, не отвлекали добрых людей от ратных подвигов. Мейнард усмехнулся, разрешая водоворту силы затянуть его, а крыльям — распахнуться.

Все было кончено минут через десять. Кто-то пытался скрыться в лесу, но его догнали и успокоили. Мейнард потерял двоих людей, остальные были ранены, но ни одного тяжелого ранения не случилось. Сам Мейнард обзавелся новым шрамом на предплечье, разрезом на ноге и плохим настроением. Когда звон клинков умолк и стало ясно, что битва выиграна, а вокруг мечутся испуганные лошади и негромко переговариваются победители, франк понял: что-то не так. Тишина звенела в ушах, и это был до ужаса знакомый звон.

Дорогу вдруг затопила кровавая волна, и мир пошатнулся. Мейнард ухватился за шею коня, стараясь не упасть.

Флавьен увидел это, подъехал, спросил в беспокойстве:

— Что с тобой? Я думал, его нож не задел тебя. Ты серьезно ранен?

— Нет, — прохрипел Мейнард. Как объяснить другу? Он ведь не понял и тогда, шесть лет назад… Солнечные лучи, такие ласковые до сих пор, стали бритвенно-острыми и, казалось, сейчас раскроят череп надвое, как хороший клинок.

Мейнард вдруг сообразил, о чем сказал ему Флавьен. Нож, брошенный в грудь, не пробил ее. Что это было, защита дара? Или…