Тонкий лед
Шрифт:
— Что же ты обо мне знаешь? — прошептала Альвдис.
— Знаю, какая ты, знаю, что жизнь с тобой будет самым лучшим, чем высшие силы могли меня наградить, чтобы ни случилось. И не спрашивай про короля. Что бы он ни решил, я поступлю так, как хотел. Пусть он считает меня предателем, хотя это и грустно для меня. Я дал ему слово остаться до битвы, если она случится; слово я сдержу, а дальше…
— Если нам придется скакать до Йевера во весь опор, я готова.
— Нет, — сказал Мейнард, целуя ее, — пока не нужно.
Они опустились в мягкую траву, которую пока не тронул росистый утренний след, и все, кроме них двоих,
Мейнард прав: какое дело до королей, если рядом есть человек, который любит тебя с неистовой силой, движется рядом с тобою, прижимает тебя так, что дыхание перехватывает? Когда вы ближе, чем ты когда-либо могла подумать, и это прекрасней, чем могла представить.
Трапезничал король не в шатре (видимо, надоело ему сидеть, от всех отгородившись), а за выставленным рядом столом, и кроме Альвдис и Мейнарда, там уже восседало несколько человек. Когда Людовик увидал, кто ещё пришел с супругами, он приподнял брови в непритворном удивлении:
— Мейнард, ты, видно, задался целью преподнести мне как можно больше сюрпризов! Не припоминаю, когда я приглашал к столу сарацина.
Сайф поклонился до земли, а Мейнард объяснил:
— Этот человек — мой друг, с которым я свел знакомство в плену у северян. Он прекрасный воин и ученый муж, и роду знатного. У себя в стране он часто обедал за столом эмира. Сайф, сын Джабира, так хотел увидеть тебя, мой король, и засвидетельствовать тебе свое почтение, так умолял меня об этой неслыханной чести, что я не устоял и рискнул пригласить его.
Людовику речь понравилась; обычно на лесть он не был столь падок, но годы в окружении льстецов давали о себе знать.
— Ну, хорошо, так и быть. Пусть принесут еще одно блюдо. — А затем обратился к Альвдис на норвежском, тщательно выговаривая слова: — И тебе добро пожаловать, прекрасная госпожа.
— Я не догадывалась, что ты знаешь мой язык, правитель! — ответила она.
— Мейнард не сказал тебе? — Говорил король хуже, чем Чужестранец, однако он и столько времени в северных землях не провел. — Мы вместе учили этот язык. Я рад, что не все забыл еще. Добро пожаловать.
Застолье получилось шумным и веселым, несмотря на то, что приехавшие от Лотаря послы утром не привезли однозначного ответа. Лотарь тянул время, размышлял, как бы получше выйти из сложившейся неприятной ситуации; это злило Людовика, а Карла, молодого и нетерпеливого, и вовсе должно было вывести из себя. Но пока сводный брат во всем подчинялся старшему, хотя и завел своих советников. Значит, как Людовик скажет, так и будет.
Мейнарду хотелось, чтоб уже поскорее закончилось это все. Он бы даже к Лотарю поехал, если б это ускорило дело, да вот
Сайф привлек всеобщее внимание своими рассказами и учтивостью и, как Мейнард и пообещал, чести не уронил. Он так красиво и замысловато отвечал на вопросы короля, так рассказывал о своих странствиях и ученых делах, что исправил Людовику настроение — а это дорогого стоило. Король поговорил и с Альвдис, и она, преодолев легкую первоначальную робость, вскоре весело смеялась над его шутками и не опасалась ответить так, чтоб ему не угодить.
— Кстати, — сказал Мейнард, воспользовавшись паузой в беседе, — мы с супругой привезли королю дары, но один из них предназначается церкви. Это золотой реликварий из бенедиктинского монастыря, где я провел несколько лет. Северяне взяли его в качестве добычи. Отец-настоятель, умирая, просил меня вернуть эту вещь христианам. И я возвращаю.
— Поистине щедрый дар, — заметил король, — и значимый. Я передам нашим клирикам, что они могут не беспокоиться… и испытывать к тебе благодарность, де Брюйер.
Оба они поняли, что на самом деле значат эти слова.
Когда трапеза закончилась и король всех отпустил, Сайф, вздохнув, сказал:
— Теперь я понимаю, отчего ты служил ему и был предан так долго!
— Я и сейчас ему предан, — заметил Мейнард, — и всегда буду предан сердцем, как человеку и хорошему правителю. Людовик действительно умеет слушать и слышать, и умеет жить по-доброму; он своенравен, но по-своему мудр. Он мой друг, и это огромная честь и гордость для меня.
— Так ведь и он гордится, что ты его друг, — сказала Альвдис. Мейнард пораженно посмотрел на нее.
— Отчего ты так решила?
— Это просто заметно.
Подобная мысль была в новинку для Мейнарда. Впрочем, он раньше не сильно думал о таких вещах, можно сказать, вообще не думал.
После долгих переговоров и разъездов, ни к чему не приведших, Лотарь высказался однозначно: объявил, что отвергает всякие сделки и никому земли не вернет. Он полагал, что его огромное войско справится с армиями Людовика и Карла за несколько часов. Братья же, объединившись, так не считали. Они соединили войска близ Шадона, небольшого города на Марне, и там держали военный совет. На нем постановлено было дать Лотарю решающий бой у местечка Фонтене.
Мейнард вздохнул с облегчением. Сам он в бой не собирался, считая свой военный долг перед Людовиком исчерпанным. Тот и не настаивал, да и не до Мейнарда ему было в эти дни. Зачем только велел остаться? Мейнарду не хотелось думать, что король, словно собака на сене, не пожелает отпустить его в Норвегию. Людовик может казаться сколь угодно добрым, если захочет, однако он пользуется своей властью, не задумываясь. Что, если он изобрел какую-то причину, дабы оставить при себе верного соратника и друга? Вынудить его снова служить, воевать, пользоваться даром… Все-таки предательство Дидье случилось не вовремя. Оно показало, что король прав, и наверняка в его окружении есть еще другие люди, только и ждущие момента, чтоб двинуться туда, куда ветер подует. Он показал, что Мейнард по-прежнему силен и не утратил способностей за годы заточения в монастыре. Король хорошо распознает лжецов, но устает от собственного недоверия к людям.