Тонкий лед
Шрифт:
Испачканными кровью пальцами Мейнард коснулся разреза на рубахе, а затем извлек из-под ворота подвеску на золотой цепи. Солнечный медальон Альвдис. Он был с ней так долго, что напитался ее светлой силой, вобрал в себя — много больше, чем Мейнард предполагал. На мягком золоте появилась новая зарубка, словно еще один лучик. Задыхаясь, закрыв глаза, Мейнард сжимал подвеску в кулаке, и тошнота отступала, кровь схлынула. Она осталась на дороге, текла длинными пыльными струйками, заливала уроненный Флавьеном штандарт, но ее было гораздо меньше, чем Мейнарду показалось вначале. И люди, которых он убил, уж точно не были
«Я полагал, будто должен сделать что-то после того, как ошибся, — произнес он про себя, когда солнечный свет вновь сделался ласковым. — И я забыл, что до тех пор, как совершил ту ошибку, сделал что-то хорошее. Я защищал короля, был честен, бился за свою землю, любил ее. Я был добр, насколько мог, и справедлив, насколько сумел. Мне хотелось бы не ошибаться никогда, но я лишь человек, и хотя то страшное останется со мной до конца дней моих, Бог говорил мне, что я могу заслужить прощение. Я просто не слышал его слов, и боги Альвдис мне помогли. Не помню, есть ли у них весы, как у архангела Михаила… но если мои добрые деяния и грехи однажды взвесят, может, добрых все-таки окажется больше?..»
В Аттиньи, где располагалась нынче ставка короля Карла, Мейнард въезжал грязный с головы до ног и очень, очень злой. Окровавленный королевский штандарт он сунул под мышку. Стража Карла пыталась его остановить, однако Мейнард бросил перед ними флаг, превратившийся в грязную тряпку, и громко рявкнул, что он доставит послание, будь он проклят.
— Мне-то что до того, ляжет на тебя проклятье или нет? — спросил суровый капитан стражи, однако узнал Флавьена и велел посланцев пропустить.
Мейнард вошел в шатер, где народу было битком — военачальники, комндиры и боги знают кто еще. Король сыскался в центре этой пестрой толпы и взглянул на Мейнарда без страха, с плохо сдерживаемым любопытством.
Несколько дней назад Карлу исполнилось восемнадцать; это был высокий, красивый, хорошо сложенный молодой человек, чьи темные волосы падали на плечи неприхотливыми кудрями. Однако, он с детства носил прозвище Лысый — не потому, что была у него склонность к облысению, а потому, что земель у него всегда было мало. Когда он родился, территории франков были давно и прочно поделены между тремя сыновьями от первого брака Людовика Благочестивого, а Карлу оставались крохи. Однако, при помощи верных советников, а иногда — братьев, преследовавших свои интересы, Карл к своим восемнадцати годам уже кое-что обрел и сейчас владел Нейстрией, Аквитанией, Септиманией, Испанской маркой и Бургундией до швейцарских Альп. Однако эти владения еще предстояло защитить: Лотарь в своей жадности не собирался останавливаться и всегда считал, что у сводного брата нет особых прав. Сейчас он захватил почти все владения Карла, заставив того отступить. Молодой король нынче был в своем праве только в южных землях до Луары и в некоторых областях между нею и Сеной.
Мейнард видел Карла в последний раз больше шести лет назад, после того, как братья победили Лотаря и начался новый виток их взаимных интриг, грызни и клятв в дружбе. Тогда Карл был болезненным мальчишкой, но годы и хорошее воспитание сделали свое. Мейнард поклонился безмолвно взиравшему на
Карл послание взял, однако разворачивать и читать не спешил, все смотрел на гонца.
— Я тебя помню, — произнес он вдруг приятным негромким голосом. — Ты приезжал к моему отцу с важными письмами от брата моего, Людовика. Но затем я ни разу не видал тебя, а теперь вот снова.
— Я долго отсутствовал, ваше величество, и сейчас здесь ненадолго.
— Что ж, приятно видеть, как моему возлюбленному брату служат верные люди…
— Может, стоит развернуть послание, мой король? — спросил кто-то из свиты; Карл от него отмахнулся, живо напомнив Мейнарду Людовика.
— Ты весь в крови. Ты тяжело ранен?
— Ничего серьезного, ваше величество. На дороге мы встретились с предателями. Полагаю, их подослал некий человек, не желающий, чтобы вы с моим сюзереном договорились.
— Ах вот что! — сообразил Карл. — Занятно. — И все-таки развернул свиток.
Он прочел написанное, потом, задумавшись, ещё раз, передал бумагу седоусому мужчине рядом и спросил Мейнарда:
— Знаешь ли ты, что там написано?
— Нет, ваше величество, но ответ должен привезти как можно быстрее.
— Ну, так я его тебе дам и надеюсь, что ты не встретишься с предателями снова, довезешь его в сохранности. Передай моему возлюбленному брату, что я согласен принять его послов завтра, и думаю, наш с ним вопрос будет решен довольно быстро и к общему удовольствию и славе. Что-то еще тебе нужно? Бальзам для ран или свежие кони?
— От лошадей я и мой отряд не откажемся.
— Распорядись, Жак, — велел Карл стоявшему у выхода воину, и тот, кивнув, вышел. — Спасибо тебе, посланник… не помню твоего имени.
— Мейнард.
— Благодарю, Мейнард. Ты верно служишь. — Карл, явно не знавший о том, что его собеседник является не простым посланником, а магом, снял с пальца драгоценный перстень и протянул гонцу; Мейнард принял.
От таких подарков не отказываются, а в Йевере он выменяет кольцо на что-нибудь хорошее для Альвдис. Купит ей столько восточных шелков, сколько она пожелает.
Военный совет должен был продолжаться, и Мейнард ушел из шатра; неподалеку Флавьен объяснялся с давешним воином, заведовавшим лошадьми, — договаривался, как будут возвращать местных коней и забирать своих. Мейнард дошел до колодца, выкопанного солдатами, попросил какого-то пехотинца вытащить ему ведро воды, умылся и вымыл руки. Пехотинец с уважением посматривал на кольцо, которое Мейнард надел на мизинец, однако лишних вопросов не задавал.
Наскоро перекусив в лагере, двинулись обратно уже в сумерках; Мейнард надеялся лишь, что никаких больше предателей по дороге не встретит. А так как лошади, наверное, уже возвратились в лагерь (обученные животные прекрасно знали дорогу домой, и один из воинов Мейнарда вызвался присмотреть за ними на пути туда, заодно отвезти трупы павших товарищей), там известно, что произошло на дороге на Аттиньи. Усложнит это дело для Мейнарда или нет, он пока не догадывался. Но в нем словно открылась новая решимость. Ухмыляясь, он подстегнул коня.