Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Деньги не возьму. Мамка не велела. Да и за что? Картоха, молоко,— все свое!

— Ирина, со мной не спорить! — отдал шоферу деньги и поторопил в зону.— Ну, вот теперь мы с ва­ми одни остались! — вздохнул Касьянов и повернулся к Егору.— Послушай, Платонов, ты считаешь себя са­мым несчастным и обиженным человеком на земле? Жена бросила! А теща с дочкой не согласились с нею смыться! И тебе нынче даже на ночь бабу не заклеить. В дом не приведешь, на работу не пригласишь. В на­шем офисе свидание не назначишь. Парковые прогул­ки отпадают. В твоем возрасте заниматься любовью на скамейке неприлично. Значит, нужно познакомить­ся с женщиной, у которой есть квартира!

— Ну, это слишком примитивно. Пусть меня и оста­вила жена, но не могу вот так грубо. Хочется, чтоб понравилась, чтоб потянуло к ней,— глянул

на море мечтательно.

— Егор, проснись! Для того, чтобы понравилась, для начала нужно познакомиться! — встрял Соколов.

— А где? Я с работы во сколько прихожу? Все пу­тевые спать ложатся. Уж не в зоне ль предлагаете знакомство? С кем?

— Разве у нас только зэчки? Оглядись! С тобой в отделе трое хороших девчат работают. Даже их имен не знаешь! Может, какая-нибудь — твоя судь­ба? Приглядись! А то наши бабы сочтут евнухом или человеком другой сексуальной ориентации, короче, голубым.

— Только этого не хватает мне! — вскочил Егор.

— Чего кипишь? Нормальный мужик должен оста­ваться таким во всем. Не давай повод считать тебя извращенцем. Мы знаем, в городе никого не имеешь. На работе тоже. Значит, что-то не в порядке! — наста­ивал Касьянов.

— Мужики, или забыли, что у него теща есть? — напомнил под общий смех Ленька.

— Слушай, она хоть и не моя мать, но позорить не позволю!

— А разве это стыд? Куда хуже быть импотентом или лидером! Тебя любимчиком назвали. Это комп­лимент.

Егор отошел, стиснув кулаки, и тут же услышал:

— Что-то у меня на душе скверно. Словно беда случилась где-то рядом. Все передумал. Вроде ждать неоткуда, а сердце ломит. Уж не отмочили ль что-ни­будь бабы в зоне? Сам отправил Ирину, теперь хоть пехом ее догоняй!

— Да успокойся ты! Бывает, навалит хандра ни с чего. И у меня такое случалось. Срывался в зону среди ночи, а там тихо, зэки спят. Я их поштучно по головам считал, точно цыплят в инкубаторе. Случа­лось, даже после этого сижу в кабинете до самого утра, а проклятая дрожь от макушки до пяток продирает. Все наши нервы! Сдают и гробят нас, даже когда не­приятность минет, бессонница накатывает. Неделю спать не могу, как тогда с паханом. Никакие таблетки не помогали. Мало ли причин к тревогам? Одна беда у нас — расслабиться не умеем,— подытожил Соколов.

— Попробуй расслабься, когда под хвостом от стра­ха мокро. И все трясется.

— Федь, мне тебя уговаривать? Давай еще по глот­ку, страх пройдет! — предложил Александр Иванович.

— Федор Дмитриевич, расскажите, как Вы стали начальником женской зоны? В наказание или в поощ­рение? Обычно на эту должность женщин сажают,— спросил Егор.

— Одно ты верно подметил: на эту должность толь­ко посадить могут. Я ж тогда с войны вернулся. Без ног. Ну, кому нужен? Здоровые мужики без работы му­чились. Тут же хоть с моста вниз головой. Пенсия ко­пеечная. Стал обузой для семьи. Мало того, что кор­мить и лечить, еще и ухаживать за мной надо. Ну, совсем облом. Может, порешил бы тогда себя. Но мамка почуяла, угадала сердцем и на секунду одного не оставляла. Настырная, пробивная, она сумела до­биться, чтобы мне сделали протезы. Заново учила хо­дить. Уж сколько шишек и синяков получил поначалу. Мамка все сглаживала, где уговорами, где шуткой. Друзей моих, афганцев, пристыдила и вернула. А ког­да увидела, что с помощью ребят на ногах хорошо держаться стал, пошла к военкому, к начальнику ми­лиции. Стала писать жалобы. Так-то вот и вызвали в милицию, к начальнику. Он предложил эту должность, а я согласился, потому что выбора не имел. Тут же хоть какой-то заработок. Начальник милиции был уве­рен, что не потяну, не справлюсь. Зато мать жаловать­ся перестанет. Ничего он мне не рассказал, никаких советов не дал. Одно у него напутствие имелось: «Иди, вкалывай себе на хлеб». Поначалу я не хуже тебя на все бараном смотрел. А бабы это подметили, что но­вый, неопытный, попытались воспользоваться. А уж сколько их пыталось затянуть на себя! Конечно, не без корысти. Я в то время, после войны, молодым был, горячим и голодным, но нужно было уметь сдержать себя. У меня получилось. А бабы, случалось, в каби­нет врывались. Иная повалится на дорожку, истерику изобразит, вся корчится и орет: «Хочу тебя! Если не хочешь меня—убей, чтобы не мучилась!» Бывало, прямо на шею прыгали. Я терялся,

хотя войну прошел. Язык не поворачивался грубить женщине, но с колен скоро научился стряхивать. А когда узнал, какими бывают бабы, все стопоры как рукой сняло. И уже ни одна не пытается тормознуть, не прыгают и не заигры­вают, не грозят и не зовут. Знают, ничего им не обло­мится. Не вгонят в краску, не заставят заикаться от растерянности. Сколько пакостей они мне устроили, счету нет. Прибудет какой-нибудь проверяющий из про­куратуры, они жалуются, что я кое-кого домогаюсь. Тот следователь ко мне с претензией, мол, сам срок схло­почешь, подумай над своим поведением. Я, понятное дело, спрашиваю, кто сказал, где жалоба? Он в ответ: «Уговорил, что побеседую с тобой. Если было б заяв­ление, я к тебе уже меры принял бы». «А ты не уте­шай! Пусть напишут! Мне даже интересно, кому стук­нула эта идея в башку? Я не только домогаться, не прикоснулся ни к одной. Мысли не допускал о близо­сти. Пусть бы лучше в Афгане все с корнем вырвало!» По делам знал, кто в зоне наказание отбывает Конеч­но, имелись как теперь те, которые в зону ни за что попали. Но большинство совсем другие! Редкостные паскуды и сволочи. Их не сажать, отстреливать нужно как зверюг. Все равно таких ничто не исправит, даже могила! Скольким они искалечили жизни, счету нет!

— Это Вы о наших женщинах? — удивился Егор.

— Конечно!

— Хотя не странно! Я некоторые дела вчера гля­нул, так наткнулся на такое! Не всякий мужик утворит, не согласится пойти на ту мерзость ни за какие «баб­ки». А вот бабы...

— Всякие есть и среди них. Человеческое стадо гадами богато! — вздохнул Касьянов и, тяжело охая, встал, подошел к самой воде. Он смотрел на лунную дорожку, таявшую в тумане.

Что виделось ему? Что вспоминалось?

Никто из мужчин не уснул в ту ночь. Соколов долго спорил о чем-то со своими ребятами. Федор Дмит­риевич и Егор сидели у моря молча, думая каждый о своем.

Ранним утром за ними приехала Ирина и развезла мужчин по своим зонам.

Едва Касьянов с Платоновым вошли на террито­рию, дежурный по зоне подошел. Федор Дмитриевич по лицу понял, что-то случилось, и внутренне сжался.

— Серафима повесилась,— сказал срывающимся голосом дежурный.— Банщица, там в бане и повеси­лась. Перед отбоем хватились ее. При ней записку нашли. Она у Вас на столе лежит.

— Кого в смерти обвинила?

— Саму себя. Посетовала, что прожила впустую. Устала от ненужности и одиночества. Решила уйти, пока не состарилась, тогда мог страх появиться. Никогда никому не говорила о задуманном, поэтому все неожи­данно случилось. Была и вдруг ее не стало,— пожал плечами дежурный по зоне и, указав на мрачную, по­темневшую баню, добавил,— она и теперь там. Не знаю, куда определить? А бабы теперь уже базарят, что не пойдут мыться в баню. Симки будут бояться.

— Когда живой была, ходила, жила среди них, из­водили ее все. Теперь, когда Серафимы нет, они испу­гались! Тогда не стоило обижать человека, может, и те­перь совесть за пятки не кусала бы. Да и прикиды­ваться не стоит: наших баб испугать непросто.

— Федор Дмитриевич, на складе драка! Я уже со­общил охране!

Касьянов торопливо поднялся в кабинет.

Уже много позже от сотрудниц отдела узнал Егор, что случилось на складе.

Женщины выгружали из бортовой машины мешки с продуктами: сахар, муку, макароны и крупу. Все шло нормально, пока одна из зэчек не наступила на ногу приемщице. Та, взвизгнув от боли, дала пинка. Насту­пившая с мешком сахара на плече пропахала лицом по полу склада, положила мешок, а на обратном пути въехала в зубы кулаком своей обидчице.

Драка завязалась мигом. В ход пошло все, что по­пало под руки. Первым делом ухватили лопаты. Их на складе имелось нимало. Надежные, тяжелые, они за­ходили по головам, спинам, по животам, по всему, что было доступным и осталось незащищенным. Послы­шался первый вой: кому-то рассекли голову. Это при­дало азарт, драка становилась все свирепее. Вот уже трое зэчек валяются на полу под ногами дерущихся. Их не оттащили в сторону, по ним топтались ногами, о них спотыкались, матерясь.

— Я тебе, сука, всю шкуру до жопы спущу! — гро­зила одна зэчка другой, залепив той лопатой в лицо. Та не устояла на ногах, отлетела к мешкам, захлебы­ваясь кровью, изо рта у нее посыпались выбитые зубы.