Тонкий лед

Нетесова Эльмира Анатольевна

— Ну, что ж, давайте собаку! Уж она покажет, где он,— побелел Платонов.

Охрана привела овчарку, надрессированную на по­иск и погоню. Та обнюхала личные вещи и обувь про­павшего, пригнула морду к полу, но не взяла след. Лишь когда вывели за порог барака, взвизгнула и пом­чала к свалке за столовой. Там раскопала кучу мусо­ра, под которой увидели зэка. Он едва дышал.

— Кто тебя уделал? — спросил Соколов, нагнув­шись к самому лицу человека.

— Борис. Бадья его кликуха. Он гробил,— донес­лось до слуха.

— За что?

— Бабки отнял, получку. Все до копейки...

— Быстро в больницу его! Бориса — ко мне! Кто нынче дежурил? Платонов? Через полчаса появитесь у меня! — потребовал, разогнувшись, и проследил, как охранники понесли в больницу зэка. Врачу сказал глу­хо,— все силы приложи, но спаси его!

Егор видел, как перекосило лицо начальника, уви­девшего Бориса. Охрана гнала того прикладами от са­мого барака.

Платонов съежился, приметив громадные кулаки Соколова. Лицо его побурело, а глаза из синих стали серыми.

— Куда «бабки» занычил? Колись живо! — рявкнул так, что Борис присел.

— Он мне долг не отдавал,— ответил тот глухо.

— Сейчас проценты получишь! — пообещал Соко­лов и позвал дюжих охранников в кабинет.

Егор сжался в комок. Ему так захотелось домой, к себе на диван или на кухню к женщинам, где все его понимали, уважали и жалели.

Он вернулся в кабинет. Понимал, что уйти с рабо­ты теперь, просто невозможно. Все сотрудники подни­мут на смех. Егор стал просматривать почту, но не смог сосредоточиться ни на одном письме. На душе тоскливо и тревожно.

— Платонов! К начальнику! — слышит за спиной.

Человек побрел, понурив голову.

В кабинете Соколова никого. Лишь полная пепель­ница окурков перед начальником. Александр Ивано­вич глянул на Егора исподлобья.

— Потеряли мужика. Умер человек. В том и Ваша вина имеется, не досмотрели... Обидно. А вот Борис еще десяток таких переживет. Ну, добавят ему срок на выездном суде. Так и что? Этим тюрьма — мать род­ная, не станет переживать. Он на воле больше месяца никогда не жил. А покойник путевым человеком был.

— Чего ж в зону попал? Да еще в нашу?— не поверил Егор.

— За самосуд. Тестя убил. Не без причины. Тот в войну полицаем был. Тут на Сахалине от правосу­дия спрятался. А среди вербованных нашлись те, кто опознал его. Так тот тесть за ружье схватился ночью, решил всю семью извести, пока они властям не до­несли. А Степан его за руку: «Стой! Что задумал?» «Брысь с пути, щенок! Сам разберусь. И не таких гро­бил. Этих и подавно уложу». Оттолкнул зятя, да тот на плечах повис, не дал выйти из дома. Время уже за полночь. А ну ввалится такой к беззащитной бабе с пя­тью детьми, что натворит? Ну, и сцепились в коридо­ре, в темноте. Тесть Степку живого измесил в котлету, но зять не выпустил, вырвал ружье и пальнул в тестя в упор. Тот на месте кончился. Весь коридор брызгами заляпал. Ну, а Степку теща сдала. Привела милицию. Никто не стал вникать в причину, зациклились на фак­те. А тут жена подсказала, что и ее обижал, пускал в ход кулаки. Уже дважды судили его за драки, теперь и вовсе убийцей стал. Так-то и влепили ему десять лет. Никто за Степу не вступился. Адвокат в процессе слабым оказался, не сумел защитить. А он, попав в зону, весь заработок семье отправлял, детям. Их у него трое. Как теперь жить станут? Жена, судя по всему, баба глупая,— глянул Соколов на Егора и обо­рвал себя,— впрочем, зачем я это Вам рассказываю? Случившееся уже не исправить.

— Я проверял, обходил бараки. Все было тихо, даже намека на драку не заметил,— оправдывался Платонов.

— Жизнь всегда уходит тихо. Громкой случается лишь расправа. А чтобы впредь внимательнее были, без наказания не останетесь. Строгий выговор Вам обеспечен. Еще один случай, и Вас выбросят из на­шей системы.

Целых три месяца не получал Егор премиальных, но полоса неудач коснулась в тот год каждого сотрудника.

Зэки, словно озверев от неволи, уходили в бега, сметали на своем пути любую помеху. Соколов увели­чил охрану. В зону привезли матерых сторожевых со­бак. Любая из них, шутя, могла справиться с кем угод­но. Вышки, забор и ограждения держались под посто­янным контролем. Сквозь них даже муха не могла про­лететь незамеченной. И все же зэки не расставались с мечтой о воле и побегах.

Едва отвернулся охранник, зэк уже нырнул в море и, не высовывая головы, плыл, греб к судну, стоявше­му на рейде под погрузкой. Неважно чье оно, глав­ное — добраться. Не удалось уплыть морем, пытались уехать на барже, спрятавшись в коре, между сорти­ментов. Вот так же удалось троим просочиться в Поронайск. Загруженная баржа ни у кого не вызвала подозрений, а когда в зоне хватились беглецов, они уже успели переодеться, позаимствовав у горожан с веревок всю необходимую одежду.

Редко уезжали домой вовремя сотрудники зоны. Чаще привозил их катер с большим опозданием, злых и усталых. В таком состоянии скорее доползти бы до койки и забыться до утра во сне. Но и он перестал быть безмятежным. Все чаще мерещились оскаленные мор­ды псов, перекошенные злобой лица зэков, подкопы под забором, перекусанное проволочное ограждение, сигнальные огни катера, нагоняющего беглецов и со­леная брань из рупора, требующего вернуться.

Егор даже ночью вскакивал от всех тех кошмаров, шел на кухню, выкуривал пару сигарет, радуясь корот­кому домашнему теплу.

— Егорушка, ты хоть на дочку глянь. Смотри, какая она большая! Скоро в школу пойдет. Знаешь, как мно­го стихов и песен выучила? Во дворе ее все любят,— говорила Тамара.

— Уже в школу? Как же так быстро? Вчера роди­лась, а завтра учиться?

— Растет егоза! Ох, и упрямая! А озорная, хуже мальчишки,— добавила теща.

Егор подходит к постели дочери, гладит крутые куд­ряшки. Оля на миг открывает глаза, улыбается отцу и снова засыпает.

— Я обещала дочке, что ты скоро отведешь нас в кино или в театр,— заглянула в глаза жена.

— Милая моя девочка! Как был бы рад выполнить твою просьбу, но я возвращаюсь с работы уже к пос­леднему звонку. Устаю так, что ни одного фильма не увижу, засну в зрительном зале, и тебе будет неловко. Если хотите, сходите без меня,— просил Егор.

— Еще чего! Я ей пойду, свиристелке! В кино захо­телось. Иль позабыла, что замужняя? Иль в доме те­левизора нет? Садись и смотри, чего хочешь. Почему в кино нужно переться? Еще в театр настропалилась. Нешто дурные деньги завелись? Лучше мужику костюм справь! В чем ему по твоим киношкам бегать? Все в том костюме, в каком с тобой регистрировался! Так ить совестно. Сколько лет прошло? Ты как короле­ва одета, а он все с голой задницей. Разве такое мыслимо? И как терпит? Весь обносился, оброс. Если я его под руку возьму, все поверят, что он дед мой!

Егор от такого комплимента мигом в ванной зак­рылся. Мылся, брился, чистил зубы, стриг ногти. Вы­шел сверкающий.

— А все равно в моих тапках! — заметила теща и укорила дочь,— до сих пор пижаму мужику не купи­ла. Срамотища единая!

Теща всегда поддерживала Егора. Дочку ругала, высмеивала, не щадя. Не любила и двух ее подруг, приехавших в Поронайск из Благовещенска почти одно­временно с Тамарой.

— Че на их глазеешь? Ты — замужняя, они — оди­ночки. Нет меж вами общего. Что у холостячек на уме? Мужики и тряпки!