Тонкий профиль
Шрифт:
Я был рад увидеть Валентина Ионовича Крючкова в добром здравии и на прежней выборной должности. Сам срок его пребывания на беспокойном и горячем посту председателя завкома свидетельствовал о том, что он, в прошлом рабочий-сварщик и парторг цеха, хорошо справляется со своими нелегкими обязанностями.
Яков Павлович рассказывал о строительстве заводского стадиона на четырнадцать тысяч мест, Дворца культуры с хоккейным полем, о многом таком, о чем я уже знал давно, но что было интересно моим спутникам.
— Там, где нужно заботиться о людях, не может быть усталости, — произнес Осадчий.
Я поманил рукой Крючкова, и он
— Вот, кажется, хоккейное поле у вас новое, остальное ведь действует давно? — сказал я.
— Точно. Возраст — два года. Теперь у нас есть все для соревнований — и летних, и зимних. А вообще-то, если вы заметили, — шепнул мне Крючков, — у нас в городе заводы стараются друг дружку обогнать в строительстве спортивных комплексов.
— Это интересно, — сказал я, с добрым любопытством разглядывая Крючкова. Вот уж на его молодом лице с крупными темными бровями, в его темной и густой шевелюре, во всей его коренастой, точно из одного куска скроенной фигуре я, подлинно, не заметил никаких перемен.
Яков Павлович тем временем продолжал рассказывать:
— У нас плавательный бассейн — двадцатипятиметровый, а у соседей на электрометаллургическом комбинате — в два раза больше, пятидесятиметровый. Они решили доказать — знай наших! Ну, а кто из нас выгадал?
В прямоте и полной искренности суждений Осадчему не откажешь. И вместе с тем трудно было не почувствовать, что это — искренность человека, уверенного в себе и давно уже не боящегося, что он может сказать не так, что слова его превратно перетолкуют.
— Выгадали мы, а не соседи, — отрезал Осадчий. — У них-то пятидесятиметровый бассейн все время город забирает и область — для больших соревнований. Ну, а наш, поменьше, — только для своих.
Он улыбнулся и сделал небольшую паузу, как бы предлагая всем оценить эту маленькую хитрость дальновидного человека, прежде всего думающего о благе завода. Вот, дескать, и деньги сэкономил, и заводчане — всегда хозяева своего бассейна. Рассчитано просто и точно.
Он, казалось, и не стеснялся открыто обнаружить свой расчет, который можно было истолковать как угодно, ему важно было предстать в глазах слушающих его человеком крепкой хозяйской хватки, убедить, что вот только так хозяйничать и нужно.
Я посмотрел на Валентина Крючкова, его довольная улыбка не вызывала сомнений, что он разделяет мысли директора.
— Как мы живем? Хорошо живем, — продолжал Осадчий. — Отделы общественного питания у нас принадлежат заводу. Каждый начальник цеха отвечает за общественное питание, как за производственный план.
— Это так, — подтвердил Крючков.
Общественное питание и быт рабочих, естественно, входили в круг непосредственных забот завкома. Директор имел здесь полную поддержку Крючкова. Об этом можно было и не спрашивать Валентина Ионовича.
— Вы завтракали у нас в "Изумруде"? — шепотом спросил у меня Крючков.
— И ужинали тоже.
— Ну и как? Почувствовали уровень?
Уровень мы почувствовали. Меню было столь разнообразно и все было приготовлено так вкусно, что можно было предположить, будто это особое угощение для гостей. Но на столы отдыхающих рабочих подавали то же самое.
Осмотрев "Изумруд", я, как обычно, во всем почувствовал не только хозяйскую руку Осадчего, но и его любовь к цветам. Помнится, было время, когда директор активно насаждал цветочные клумбы на заводской территории. Теперь цветы были всюду — в домах
— В "Изумруде" столько цветов и такое питание потому, что это все-таки профилакторий? — вопросительно взглянул я на Крючкова.
— И в цеховых столовых примерно так же кормят, — заверил он меня.
Осадчий в это время говорил, как завод широко занимается децентрализованными заготовками. Трубопрокатный свою теплицу расширил до десяти тысяч квадратных метров, и там с грядок снимают до трех тонн огурцов, до восьмисот килограммов помидоров. В цеховых буфетах люди могут покупать для дома овощи, мясо, фрукты. Есть на заводе свое фруктохранилище.
— Прошу заметить, наши парники расположены на территории завода. — Яков Павлович еле заметно улыбнулся. — А построй-ка я их вне территории — смотришь, и заберут.
Он не уточнил, кого именно имеет в виду. Просто еле заметно улыбнулся. Была ли это только шутка или преднамеренное преувеличение? Не знаю. Да и кто, в самом деле, мог покуситься на хозяйство Осадчего? Заводское есть заводское!
— Вы же знаете, какие у нас замечательные места для отдыха рабочих, да и для всех, кто захочет, — сказал мне Валентин Ионович. — У озера Увельды — новый наш дом отдыха. Построили там заводские дачи. А озеро… Оно длиной в двадцать пять километров. И острова есть. Малину там можно собирать, раков половить. Такая красота! А Ильменский заповедник? Мировой известности, — продолжал он шептать мне на ухо, — иностранцы, приезжающие к нам, обязательно туда ездят, а вот вы, москвичи, редко заглядываете.
— Да, действительно, — я вздохнул с чувством собственной вины, ибо за столько лет не побывал в знаменитом заповеднике.
— А озеро Еланчик! Слышали? Там мы организовали заводской пионерский лагерь. Три летних месяца в нем отдыхают дети, а потом открываем дом отдыха для заводчан.
Крючков говорил теперь с теми же интонациями, что и Осадчий. Не торопясь и негромко, с впечатляющей внушительностью. Как человек, уверенный в себе, в своих делах. В законной своей гордости тем, что делается на заводе для здоровья, отдыха людей. Я подумал, что влияние директора, его манеры говорить, и, что важнее, манеры действовать, решать вопросы, влияние это на Крючкова было несомненным.
Да, конечно, это уже был не тот молодой предзавкома, только-только пришедший из цеха, каким я увидел Крючкова пять лет назад. Тогда он начинал, искал свой стиль в работе. И еще порою не мог согнать краску смущения со щек, когда выступал на завкоме или перед большой рабочей аудиторией. Теперь, я уже слышал об этом и чувствовал сам, Крючков уверился в своих силах и, если так можно сказать, возмужал на своем посту.
И все же во время этой беседы не Крючков, а сам Осадчий занимал мое главное внимание. Слушая Осадчего, я отметил, что он, видимо, не случайно все больше говорит о людях, их быте, о внимании к ним, словно подчеркивает главную черту стиля руководства. Не потому ли это, что Яков Павлович стал придавать большее значение тому нравственному климату, какой создает на заводе продуманная, щедрая забота о людях? Не потому ли, что еще острее стал ощущать прямую связь организации труда и организации быта, хорошего самочувствия рабочих, отличного настроения и высокой производительности труда?