Тополиная Роща (рассказы)

Ряховский Борис Петрович

Позади нарастал конский топот. Оглядываясь, Нурмолды видел лица бандитов. Погоня охватывала с боков, смыкаясь.

Вылетел навстречу всадник, выстрелил, закричал:

— Давай гони!

Исабай, зачем он здесь?..

Распалось кольцо, забухали выстрелы. Исабай скакал рядом, тянул саврасого за узду.

Дернулся саврасый, Нурмолды не удержался бы, не вцепись он в плечи Сурай. Жалобно, по-детски вскрикнул Исабай, отвалился и рухнул.

Нурмолды спрыгнул с коня, подбежал. Поднял товарища на руки. Чуть слышный стон из открытого рта. Выгнулся и оцепенел Исабай в его руках.

Потемнело:

окружали всадники. Сдвинулись, нависли, хрипло дышали.

Сорвали карту с плеча, в облегченье хохотали:

— Думали, ружье!

Связанного, его бросили под белой юртой. Потоптались у входа. Нурмолды слышал, как спрашивали: «Сердар здесь?» — «Ушел к старикам», как прохрипел Кежек: «Что вы тут сбежались, всем искать табун!»

Его остались сторожить двое, — перевернувшись на спину, Нурмолды видел их тени на стене юрты.

В юрту вошли. Звякнул отброшенный ногой поднос, покатились чашки.

Голос Кежека:

— Даже старики лгут, клянутся седыми бородами, что свой табун не прятали. Проклятые времена!

— Проклятый народ! — выругался второй, Нурмолды узнал голос Жусупа. — Они готовы отдать коней шайтану, русским, туркменам, но от своих спрячут. Мне самому ничего не нужно. Я считаю, что аллах обо мне позаботился, если я сегодня хоть раз поел. Но я думаю о народе…

— Аллах испытывает тебя, Жусуп.

— Если он указал мне стать ханом адаев, что же они разбегаются?.. Вон для татарина мое дело — как свое! Ему больше веры, чем вам всем. Уж он-то не норовит подсесть к чужому котлу.

— Знаю, дует тебе учителишка в уши!.. — отозвался Кежек угрюмо. — Курултай-мурултай, один язык для всех тюрков. Я тебе по-своему скажу. Хоть ты и не торе [6] , Жусуп, но станешь ханом.

Толпой подъехали к юрте всадники, спешились. Полезли в юрту. Разноголосицу прошиб хриплый голос Кежека:

— Тащите, батыр сказал! Зовите народ!

Подскочили к Нурмолды, как тюк втащили в юрту, развязали, заставили встать.

Юрту освещали заправленные салом светильники. В ней было тесно. За спинами стариков полулежал Рахим. Оттуда, из-за спин, он ответил Нурмолды долгим ободряющим взглядом.

6

Торе — господин, белая кость; в казахских жузах так именовались чингизиды.

Жусуп повесил на деревянную подпорку-вешалку лисью шубу, колпак и громадный бинокль, остался в вельветовом пиджаке. Поблескивал его богато инкрустированный пояс.

Кежек толкнул Нурмолды:

— Давай, говори батыру, куда вы угнали табун.

Нурмолды понимал, что обречен: Жусуп сваливает на него вину за пропажу коней, чтобы не оттолкнуть аул разоблачением. Четко выговорил: «Нет», — в стремлении не выдать свой страх перед этими ожесточившимися, загнанными людьми.

Молчали старики, показалась и исчезла из-за их спин голова Рахима в бараньей шапке. Молчал Жусуп.

Мгновениями Нурмолды казалось, что он не выдержит, закричит; ему было страшно. Удерживало, давало решимость смотреть в лицо Жусупу

сознание, что здесь, на холодной равнине, он представляет силу, называемую Советская власть. Сила эта включала в себя Петровича, Демьянцева, депо с его полом, мощенным торцовой деревянной плашкой, пролетающий мимо воинский эшелон, склад спецкурсов с его запахами новых книг и карандашей, Москву, куда он еще поедет, и Кзыл-Орду, где он на привокзальной площади пил лимонад и, любуясь своей бойкой русской речью, говорил с русской девушкой в легком белом платье.

— Ассолоум магалейкум, батыр, — проговорил наконец Жусуп. — Ты сделал это, разумеется, не подумавши.

Нурмолды выговорил:

— Убирайся пешком, Жусуп, и скорее! Ты ведешь за собой погоню.

— Тогда — ассолоум магалейкум, батыр-ага, — сказал Жусуп и так же устало закончил: — Доедим мясо, джигиты… к утру здесь будут туркмены. Завтра здесь не смогут покормить гостей даже похлебкой из горсти муки. Ему-то наплевать: с тех пор как он болтался среди туркмен, они ему дороже казахов.

Нурмолды ответил:

— А чем могут туркмены угостить после твоих набегов, Жусуп?.. Когда наша семья добралась до Красноводска, от голода началась водянка… нас приютила нищая семья, туркмены. Они ходили по соседям, выпрашивали зерно, кислое молоко — и подняли нас.

Кежек в бешенстве сорвал шапку с головы, запустил в Нурмолды:

— Паршивый бродяга! Как туркмены могут быть нам братьями! Они убили моего отца!.. Стреляли в меня! Гляди, в шапке дыра!

— Туркменский пес! — взвизгнул Суслик. Он сидел за плечом Жусупа, воображал себя везиром.

Кежек стал на колени с намерением ухватить Нурмолды и подтянуть к себе, но руку его перехватил Абу, прижал к кошме, сказал:

— Жусуп, учитель наш гость… так же, как ты.

Кежек выдернул руку, сел на место — не дело было затевать возню при стариках.

— Я не гость!.. Я ваш нукер, да буду я за вас жертвой, адаи. Не пожалею ни себя, ни коней, ни джигитов. Я буду жить в седле, но вырежу всех предателей… — продолжал Жусуп спокойно. — Почему туркмены встретили нас пулями? Как узнали о нашем походе?.. Мы два дня и две ночи кружили по степи, они за нами по следам, как стая псов. Их ведет предатель, вот почему они в нашей степи как у себя дома!..

Вот оно, подумал Нурмолды, вот к чему он вел! Его поход, откуда он должен был вернуться с косяками коней, с отарами, его поход, должный устрашить иомудов, теке, гокленов, хивинцев, русских и прочие племена и народы, устрашить так, чтобы в песнях его имя называли следом за именами Аблая, Кенесары, Джунаид-хана, что нынче ушел с остатками войск в Персию, — его поход, начало новой истории адаевских племен, не мог окончиться в нищем ауле. Ему нужна была вера джигитов, послушание аулов, ему нужен был успех. За кордоном копились войска туркменских сердаров, отряды эмирских военачальников. Жены воинов варили в котлах пояса своих мужей — чужбина не кормит. Недород в России, новая интервенция, война ли с Западом — нарушится равновесие, покатятся орды из-за хребтов Копет-Дага, из-за Атрека, из Синьцзяна, — и тут нельзя пропустить своего дня: волк не берет взаймы зубов.