Тополиная Роща (рассказы)
Шрифт:
— Белудж мертв, — сказал Рахим, — у Жусупа острые когти.
Они разъехались, простившись без слов, лишь печально поглядели друг другу в глаза.
Не отдавая себе отчета, Нурмолды внезапно направил коня в низину, усыпанную комьями.
Конь белуджа ходил возле трупа хозяина, обкусывал верхушки трав, встряхивал головой.
Нурмолды слез с седла, склонился. Неподвижно глядел выкаченный глаз белуджа, сухой усик травы поддел губу, отчего на мертвое лицо легла скорбная усмешка.
На колодце Жиррык Нурмолды не застал ни души, нашел только окурки самокруток, высосанных до крайности, с ноготь величиной: видно, докуривали, надев на острие булавок. Еще часов пять скачки до колодца Ахмедсултан, и Нурмолды сполз, полумертвый, с седла на руки двух бойцов в гимнастерках и ушанках. В одном из них он узнал Исабая, своего деповского дружка, месяца два как посланного работать в ГПУ.
Нурмолды уложили в походной кибитке, устроенной из верхних частей юрты; наплывала степь, мягкая, как одеяло. Шовкатов поправлял у него в изголовье шинель, а он через силу твердил: «Как соберетесь, я встану». Поднявшись в темноте, он увидел лагерь спящим, а у костерка — Шовкатова и узнал, что проспал день.
— Кто этот Рахим, твой доброхот?.. — спросил Шовкатов.
— Татарин, учился в университете… пятьдесят лет ему, рябой. Файзуллаев фамилия.
— Файзуллаев? Вот он где прячется! У меня на него папка заведена…
— Больной человек, загнанный, — сказал Нурмолды. — Я его сюда, на Устюрт, привез: пусть отдохнет.
— Отдохнет?.. А чего он тебя сюда послал? Рассчитывает, что с бандитами пойдут сотни кибиток. Мы их заворачивать, начнется драка. Видал, как нефть горит на промыслах? Рахиму Файзуллаеву мерещится пожар в степи. А из пламени войны встанет Туранское государство…
— Говорил он о таком государстве, — без интереса отозвался Нурмолды, — он всегда много говорит. Слова бывают злые, а сердце доброе.
— Мысли, мысли нам вредные! Он ведь ярый пантюркист… Спит и видит, что тюркские народы выходят из нашего Союза и переходят под начало Турции. В двадцатом году Файзуллаев был теоретиком среднеазиатского халифата, а сейчас… Тут мы поймали их человека, я поглядел проект организации тюркской националистической партии — ого, у нас учатся: Всеобщий центр, во главе председатель, парторганы в уездах… центр у них сейчас за рубежом, английская валюта…
— Завтра… сегодня, уже сегодня Жусуп уходит, — перебил Нурмолды Шовкатова. — Надо перехватить Жусупа на Кос-Кудуке.
— У меня одиннадцать человек, пятеро новенькие, стрелять не умеют толком… Вроде Исабая. Куда я с ними сунусь?
— Выходит, отпустите Жусупа? — Нурмолды поднял седло, пошел к саврасому.
Шовкатов попытался отнять у него седло, убеждая:
— Оставайся с нами. Я послал вестового, будем объединяться с другими отрядами, у них пулеметы. Не дадим Жусупу увести народ.
— Поеду, девушку отниму, — увезет ее с собой Жусуп, и не найдешь!
— Ну куда ты один, убьют!..
Выбрался из юрты Исабай. Подошел часовой, Нурмолды узнал веснушчатого дядю Афанасия.
— Вижу, тебя не удержишь, возвращайся в аул, — сказал Шовкатов и достал наган. — А карту оставь здесь, какая от нее польза сейчас.
Нурмолды, будто не видел протянутого нагана, поправил за плечом трубку карты.
Отдалялся огонек костра. Нурмолды придержал саврасого. Догонявший его всадник волочил за собой рваную тень.
— Шовкатов послал с тобой, — сказал весело Исабай.
11
Нурмолды, потянувшись с седла, ухватил Исабая за плечо, сжал, зашептал:
— Не вернусь — в аул не суйся. Начнет светать — спрячешься в меловых холмах.
Псы, подкатившие было под ноги саврасому («Кет! Кет!» — шипел на них Нурмолды), умолкли, едва он спрыгнул с седла, и равнодушно побрели прочь.
От коновязи, где позвякивали удилами оседланные кони, шли трое с винтовками. Чтобы разминуться с ними, Нурмолды повернул к белой юрте. Саврасого он вел за собой.
Голоса в белой юрте сливались в глухой рокот, там пировали: в ночном холоде ноздри Нурмолды уловили струйку, в которой смешались запахи вареного мяса и дыхания тесно сидящих людей.
Он прошел мимо черной груды — в ней угадывались связки жердей и скатанные кошмы, — мимо лежащих верблюдов. В стороне чернели составные части другой юрты, также сваленные как попало.
Не выпуская повода, Нурмолды обошел юрту Суслика, высматривая, не подвернута ли где кошма, нет ли какой дырки. Затем стянул повод, саврасый вскинул голову. Новый поворот скрученного сыромятного ремня, саврасый не выдержал боли, заржал.
Выждав, Нурмолды вновь стянул было в кулаке сыромятные ремни. Появилась из юрты Сурай, поймала повод, зашептала:
— Заждалась твоего голоса, заждалась!
Шаркали подошвы: шли от белой юрты те же трое.
Нурмолды повернулся к ним спиной, прикрывая девушку, — дескать, негде укрыться парочке в забитом чужаками ауле.
Один из проходивших что-то начальственно буркнул, явно обращаясь к Нурмолды. Тот ответил невнятным восклицанием.
Сурай взяла саврасого под уздцы, Нурмолды шел рядом.
В крайней юрте устало, хрипло подвывали. Умер парень, привезенный Кежеком из набега, понял Нурмолды. Дверь была откинута, за порогом в лунном свете неподвижно сидела простоволосая старуха.
Шарахнулся саврасый, Сурай прижалась к плечу Нурмолды: перед ними возник лохматый человек (шапка драная, понял Нурмолды), чекпень нараспашку, голая грудь.
— Даир!
— Тебе в-все! — выкрикнул он в лицо Нурмолды, вцепился в Сурай. — А ч-что мне?
Нурмолды отдирал его от девушки, а тот тянул свое:
— А м-мне?
Наконец Нурмолды отшвырнул его, бросил Сурай в седло.
Даир висел на узде, волочился. Вываливались из юрт люди, бежали к ним.
Нурмолды вскочил на коня. Рванулся саврасый, понес их. Кричал вслед отброшенный Даир.