Торлон. Война разгорается. Трилогия

Шатилов Кирилл Алексеевич

Та, что постарше и потолще, годилась Симе в матери. Таких он тоже любил приручать, но не настолько, насколько юных и невинных, к которым явно относилась особа, бодро шедшая впереди. Судя по походке, ей было не более двадцати зим от роду, хотя, вероятно, еще меньше. Путники доверили ей самый легкий мешок и не доверили факел. Сима не видел ее лица, разве что мельком, когда она однажды оглянулась через плечо, но с такого расстояния, да еще при неровных всполохах пламени, профиль ее ничего ему не сказал. Наверное, хорошенькая. Такие оказываются самыми послушными. Боятся всего, особенно боли. Их почти не нужно ни к чему принуждать силой. Все сделают сами, неумело, зато без лишних слов, а в конце еще и улыбнуться могут, почему-то надеясь на взаимность. Интересно, кто из мужчин — ее? Едва ли старик, который замыкает шествие и все время что-то бурчит. Гийс или второй? Скорее всего, Гийс. Ему всегда везет, паразиту!

Убаюканный приятными размышлениями, Сима в какой-то момент стряхнул с себя рассеянность и ужаснулся. Он не знал,

где находится. Путники по-прежнему шли впереди, на том же расстоянии, но это был не тот коридор, которым он недавно брел в одиночестве из Обители Матерей. Не было привычных опознавательных знаков на стенах. Вообще никаких знаков не было. Судя по всему, он не заметил, как они свернули на какой-нибудь развилке, потому что, если бы им вздумалось юркнуть в боковой проход, его мозг, настроенный на самосохранение, наверняка забил бы тревогу. Сима всегда ходил по подземелью одной и той же дорогой. Собственно, выбор здешних дорог и направлений был но определению скуден. Но не настолько, чтобы не знать об опасности сбиться с пути. Потому что в таком случае, как он неоднократно слышал и хорошо запомнил, можно было оказаться слишком далеко от того места, где окажут посильную помощь. Из среды знающих людей до Симы доходили слухи, будто существуют такие ответвления от главного прохода, соединяющего Обитель Матерей с Вайла’туном, что если пойти по ним, а потом еще раза два неудачно свернуть, то выход на поверхность окажется где-нибудь в Пограничье.

Пограничья Сима боялся больше всего остального. Настолько, что никогда в жизни не видел шеважа. Хотя нет, правды ради стоит признаться, что одного дикаря он все же видел, и довольно близко. Вернее, не дикаря, а дикарку. Которую притащил в замок Локлан, сумасшедший сын Ракли, и которая недавно исчезла вместе с ним. Но той мимолетной встречей с рыжеволосой красавицей его знакомство с обитателями лесов и ограничивалось. И даже это исключение лишний раз укрепило Симу в нежелании попадать в Пограничье.

Дикарка была почти ребенком, с высокими скулами, полными губами и большими раскосыми глазищами с длинными ресницами. И только хищный разлет бровей придавал ее лицу выражение озлобленной решимости. Сима стоял за кустами, мимо которых Локлан гордо вел пленницу, и ее взгляд так полоснул по нему нескрываемой ненавистью, что Сима невольно отпрянул и посмотрел на грудь, не распорота ли рубаха. Если вабонов Сима относил к разряду животных, тупых и послушных, то невольное столкновение с рыжей стервой укрепило его во мнении, что шеважа — зверье. Причем зверье крайне опасное и беспощадное. Так что, возвращаясь к подземным путям, перспектива выбраться наружу где-нибудь под сосной, облюбованной на ночлег многочисленным племенем шеважа, ему ну просто никак не улыбалась.

Поэтому, когда в свое время речь в Силан’эрне зашла о том, чтобы наладить с шеважа если не дружеские, то взаимовыгодные отношения, Сима отважился сымитировать приступ головной боли, лишь бы выбор парламентария для этой тонкой задачи пал не на него. Из залы его, разумеется, не выпустили, но, пока над ним колдовал доктор, решение было принято, причем Сима так до конца и не узнал, кому было поручено спровоцировать гнев дикарей. Как он уже давно понял, некоторые из собравшихся прекрасно отдавали себе отчет в том, кто именно скрывается под тем или иным капюшоном. В отличие от большинства, к которому был вынужден отнести себя Сима, вечно терявшийся в догадках и завидовавший сразу всем. Как-то в разговоре с тетушкой Йеддой он обмолвился об этой, с его точки зрения, несправедливости, на что получил увесистый подзатыльник, как в детстве, и присказку, мол, меньше будешь знать, дольше проживешь. Гораздо более словоохотливым по этому непростому вопросу оказался главный писарь замка, морщинистый старичок с жидкими седыми патлами, очень похожий серыми слезящимися глазами на самого Симу в старости. Видимо, в Симе он тоже видел себя, только в молодости, и оттого был с ним на удивление приветлив и, в чем время от времени убеждался Сима, почти искренен. Звали старика Скелли, и занимался он главным образом тем, что за большие деньги и очень большие услуги не то себе, не то замку, а быть может, и членам совета в Силан’эрне правил родословные эделей.

Так вот, этот улыбчивый старикашка встретил высказанную вслух мысль собеседника жутковатым оскалом трупа и ответил вопросом на вопрос, а насколько, собственно, Сима уверен в том, что глухие капюшоны его подельников не скрывают, скажем, рыжих волос. Подобный поворот застал Симу, мягко говоря, врасплох, но заставил лишний раз задуматься о хитросплетениях человеческих судеб. И сделал, как водится, еще более подозрительным ко всем и всему.

В другой раз тот же Скелли в шутку намекнул на то, что существуют снадобья, точнее, травы, отваром которых можно прекрасно исправлять природу и, скажем, время от времени просто брать и подкрашивать волосы. Например, чтобы скрыть возраст и седину. Или что-нибудь еще. Сима взял эту интересную «шутку» на вооружение и довольно скоро обнаружил, что его сопернику, родному сыну Йедды и Томлина по прозвищу Павлин, каждые три-четыре дня по вечерам действительно подкрашивают волосы. Кадмон был в два раза младше Симы, так что ни о какой седине речь идти не могла. Причиной было нечто другое. Отчаянное любопытство взяло верх, и Сима, отчетливо понимая, что подобное, с позволения сказать, расследование может дорого

ему обойтись, воспользовался случаем, проник в покои сводного брата, отыскал на полу под кроватью несколько длинных волосков и позже попытался вернуть им исходный цвет. К счастью, у него ничего не вышло. Если это и в самом деле была краска, она отказывалась сходить. Так же как отказывалась покидать мозги Симы мысль о том, что не только в какой-то момент своей бурной истории, но и сегодня, сейчас вабоны и шеважа связаны гораздо более прочными узами, чем может показаться непосвященному. Идея эта, конечно, причиняла Симе почти физическую боль, поскольку он считал, что знает предостаточно, чтобы по праву причислять себя, наоборот, к самым что ни на есть посвященным, а тут смотри, какая незадача: щепотка травки, пузырек черно-бурой краски, закрытые двери — и вот уже он раскланивается с дикарем, который не только не трепещет перед ним, но и преспокойно раздает приказы. Сима даже попытался в следующий раз распознать принадлежность носителей капюшонов к шеважа по особенностям произношения, однако ничего, кроме картавости, так и не обнаружил. Речи шеважа он, разумеется, тоже никогда не слышал и никогда не хотел услышать, а потому понятия не имел, о чем все это говорит. Картавых среди вабонов тоже хватало.

«Нет, не может быть, — думал Сима, вглядываясь теперь в спины тех, кого недавно преследовал и кто вот-вот готов был превратиться в его собственных преследователей. — Такие к шеважа не пойдут. Умирать будут, а не пойдут. Я зря переживаю. Наверняка они просто решили обойти Обитель Матерей стороной. Мало ли где еще есть выходы из подземелья? Почему обязательно в Пограничье? Да потому, перебивал его внутренний голос, что ты самонадеянный дурак и, кроме Пограничья, здесь, в округе, ничего нет. Можно подумать, ты тут бывал раньше, возражал сам себе Сима. Пробирался в Обитель Матерей и носа наружу не показывал. Ты даже не знаешь, что находится за ее стенами. А там живут, между прочим. Такие же, как ты, вабоны. Ну, не такие же, конечно, но на шеважа они тоже мало похожи. И тебя, если что, примут за своего. Ты и есть свой. Разве что забываешь об этом, а вспоминаешь, только когда приспичит. Ты и одет, на всякий случай, как они. И говорить умеешь не тем вычурным языком, которым общаются твои собратья в капюшонах, а для всех понятным и ничем не выделяющимся. Это ты при необходимости можешь прикончить своим отравленным кинжалом кого захочешь, а они что, они ничего, они тебя разве что пожалеют, если увидят. Ты ведь такой весь из себя жалкий, замерзший, с пыльным животом и слезами в глазах. Того и гляди обогреют и накормят».

Сима усмехнулся. Взял себя в руки. Только не раскисать без надобности! Еще не все потеряно. Эти люди идут своей дорогой, куда бы она ни вела, и не догадываются о нем. У него перед ними всегда будет преимущество. Всегда!

Путники между тем заметно прибавили шагу. Почуяли, видать, скорый финал сумрачного путешествия. Пламя факелов шумно хлопало, сдуваемое встречным воздухом. Так продолжалось еще некоторое время, пока шедший впереди не поднял руку. Все замерли. Сима прижался к стене и стал медленно приближаться, ощущая спиной неприятный холод камня. Пока он крался за ними, ему было жарко. Теперь он чувствовал, что замерзает. И готов был, нет, даже хотел размяться. Уничтожить троих ничего не подозревающих мужчин ему было бы несложно. Если только действовать быстро и не позволить им выхватить мечи или что там у них есть. В этом деле у него было два отличных учителя: страх и опыт. Он мог бы не задумываясь преодолеть разделявшее их сейчас пространство в пару десятков шагов, выхватить смертоносный клинок и раз-другой обернуться вокруг себя с выброшенной в сторону рукой. Двоим перерезать глотки одним махом и всадить окровавленное лезвие в глаз третьему. Потом послушать, как будут кричать их женщины. Подождать, пока труп соскользнет с кинжала на пол, и сказать удивленно: «Ну и кого же вы зовете, барышни? Я уже тут».

Но он никуда не побежал и никого не убил. Медленно опустился на корточки, встал на четвереньки и лег на живот в пыль. Так было все-таки надежнее. Потому что помилованные им мужчины сверкнули кто мечом, кто топором и стали сосредоточенно рубить и колоть ни в чем не повинную стену слева от себя. Занятие это выглядело со стороны странным, однако едва ли они решили сокрушить камень. Вероятно, они видели перед собой более уступчивый материал. Например, доски, которые сейчас под их дружными ударами издавали характерные звуки. При этом все трое старались не переусердствовать, не вкладываться в эти самые удары, а дать стене разрушиться ровно настолько, чтобы образовался, поелику возможно, неприметный снаружи лаз.

Такого Сима никак не ожидал. Нужно быть либо отчаянным сорвиголовой, либо полным придурком, чтобы вот так запросто ломать вековую стену и превращать ее в дверной проем, ведущий неизвестно куда. Нет, конечно, кто-то из них знал, что именно в этом месте их топоры встретит не камень, а податливая глиняная кладка, вываливающаяся сейчас под ноги самозваным землекопам обильными потоками, и старые доски, разлетающиеся в щепки. Иначе они прошли бы мимо, как проходили здесь до них. Но поступать так — безрассудство! И что теперь будет? Они-то пройдут наружу, по лаз останется. И кто-нибудь обязательно захочет потом воспользоваться им в обратную сторону. История про подземелья, которыми матери пугают непослушных детей, окажется реальностью. Любопытство возьмет над вабонами верх, и тогда — конец многим тайнам Вайла’туна. Слишком многим…