Торжество возвышенного
Шрифт:
Он говорит своим громогласным голосом:
— Ты должна пройти практику, прежде чем получишь работу, э…
— Халима аль-Кабш.
Он улыбается в ответ:
— Аль-Кабш?! Ну, ничего… У тебя лицо не хуже, чем у актрис нашей труппы. Я хочу посмотреть тебя после репетиции.
Я стараюсь изо всех сил. Не загадывая на будущее. Чтобы этот кудесник был доволен. Я рассказываю все матери, и она говорит, что так поступают добродетельные люди. Я жду от него одобрения как божьего благословения. В его присутствии у меня перехватывает дыхание. Ты, Халима, талисман труппы.
Только в полдень он наконец-то начал шевелиться. Нервы немного успокоились. Я хватаюсь за соломинку, но чего я жду? Нужно приготовить платье, чтобы можно было выйти. Он расскажет свой секрет мне, а не этому ненавистному мужчине. Что у меня теперь осталось, кроме Аббаса?
Опиум принес крах… Нет, это случилось еще раньше. Какие славные мечты я похоронила! Он делает последний глоток из стакана и, улыбаясь хмельной улыбкой, показывает на комнату, прилегающую к гостиной, и говорит:
— В этой комнате моя мать уединялась с сержантом!
От ужаса я прихожу в замешательство. Аббас спит спеленутый в люльке. Я говорю, не слыша своего голоса:
— Ты пьян, Карам.
Он мотает головой:
— Она берегла меня, следила, чтобы я не выходил из своей комнаты.
— Нельзя же было…
Он перебивает меня:
— Я не люблю лицемерия… Ты, Халима, лицемерка!
— Прости ее, Господи… Ты все еще держишь на нее зло?
— А за что мне на нее обижаться?
— Я не понимаю тебя…
— Твой муж не как другие мужчины. Он не верит никаким людским вымыслам.
Что это значит? Он — муж как муж, только высмеивает все. Смеется над моей верой… над всем, что мне ценно и свято… Что же уважает этот человек? Вот он без зазрения совести поносит собственную мать. Я говорю ему:
— Ты ужасен, Карам.
Он отвечает с пренебрежением:
— Это нам еще повезло, иначе я развелся бы с тобой после первой брачной ночи.
Мне в сердце вонзили раскаленную иглу. У меня потекли слезы. Второй раз в жизни мне нанесли сокрушительный удар. Он говорит:
— Извини, Халима… Когда же ты станешь свободной?
— Ты злой и бессердечный!
— Меня не трогают эти слова, в них нет смысла.
Он рассказывает мне о безумной связи своей матери с полицейским, как она его игнорировала, и как он вырос свободным, благодаря этому распутному безразличию.
Он пьяно произносит:
— Я ей всем обязан…
Он окружает меня кошмаром. Я живу рядом с силой, не признающей
Я заметила, что он вернулся, и мое сердце екнуло, несмотря на неприязнь. На улице он кажется намного старше, чем когда работает в лавке. Он сел на свое место, не взглянув в мою сторону. Я спросила:
— Что он тебе сказал?
Он холодно ответил:
— Он покинул квартиру с чемоданом и отбыл в неизвестном направлении…
О, мука и ужас! Когда судьба перестанет истязать меня?
— Почему ж нам не сообщил?
— Он не думает о нас….
Я обвожу лавку взглядом и говорю:
— Он облагодетельствовал нас… Это больше, чем мы заслуживаем.
— После чего он захотел о нас забыть.
— Тебе нужно было пойти к аль-Хиляли…
Он уставился на меня с отвращением и ненавистью, я сказала:
— Тебя не за что благодарить.
— Я хочу размозжить тебе голову.
— Ты что, опять взялся за опиум?
— Его могут позволить себе только министры.
И вдруг он сказал, понизив голос:
— Аль-Хиляли не знает ничего о его местонахождении.
Я не утерпела и спросила:
— Ты был у него?
— Он не знает ничего о его местонахождении.
— Господи… Он съехал с квартиры?
— Нет.
— Наверняка тут замешана женщина.
— Так может думать только такая как ты…
— Что я могу ответить такому как ты? Тебе совершенно ни до чего нет дела.
Я почувствовала себя несчастной, и душа разрыдалась.
Я отправилась, надев новое платье и завернувшись в старую шаль. Я ни на что не надеялась, и отчаянье мое оправдалось. Я спросила у привратника:
— У тебя верные сведения?
— Ага.
Я не нашла в себе смелости войти в театр. Не желая того, повернула обратно. Посетила усыпальницу святого аль-Шаарани и молила его о милости. Потом прошла в лавку, чтобы увидеть, как, довольный, муж улыбается покупателю. Разбитая и вне себя от гнева, я села. Потеряв терпение, попросила:
— Сделай что-нибудь. Или ты ни на что не способен?
— Хочу тебя прикончить. В один прекрасный день я тебя убью.
— Сходи к директору еще раз.
— Иди сама, он особенно хорошо относится к своим наложницам.
— Твоя мать не оставляет меня в покое, издевается надо мной из могилы. Оставить после себя такое чудовище!
— Рядом с тобой она покажется скромницей!
Этот театр был свидетелем моих страданий и моей любви. Он был свидетелем того, как меня насиловали, но не защитил меня. Под его высоким сводом гремят приторные призывы к добру, а по мягким сиденьям льется кровь. Я несчастна… несчастна. Кровь приливает к лицу от одной мысли о моей тайне. Он не знает о моей любви, ему все равно. Наверное, даже не вспомнит, как меня зовут: