Тот, кто должен
Шрифт:
– Так куда? Двадцатый раз спрашиваю.
– На Горького сверните. И стоп.
Таксист свернул.
– На Горьком, так на Горьком.
Зачем памятники, бюсты, постаменты и названия, если они ни о чем не говорят людям?
Мама была не в духе. Ему даже несколько раз послышалась фраза о том, что ее сын не стал адвокатом. Послышалась словно сквозь какой-то шум.
– Мам, у тебя проблемы?
– Проблемы. Но не психологические.
– Хорошо. Потому что я все
Вернуться на исходные позиции, значит, брать новый старт – снова производить впечатление, соблюдать новый дресс-код, налаживать новые контакты, знакомиться.
Сам процесс знакомства неинтересен Миху.
– Я учился в сельскохозяйственном институте. А вы?
– Я приехал из Ростова. А вы?
– Я мечтаю побывать в Индии. А вы?
– Я уже пятый год женат. А вы?
– Я отец троих детей. А вы?
«А вы?» не побуждает к ответу. Он сам привык задавать вопросы. И устал видеть, как в простых ответах лезут наружу все мании, фобии и комплексы человека. Устал.
Нужно хорошо выгладить рубашку, нужно подобрать галстук. Нужно показаться толковым и энергичным. А он даже не расспросил Ольгу о фокус-группе. Устал.
Говорят, больше устаешь не от наличия, а от отсутствия – эмоций, объектов, ситуаций. Тогда чего ему не хватает? Чего не хватает с такой силой?
Утюга.
– Мам, а где у нас утюг?
– Скажи Ирише, она тебе погладит.
– Мне наутро надо.
– Куда это ты собираешься?
– На новую работу.
– Чтоооооо?!
Давно не было на его памяти сердечных приступов.
– Мама, спокойно. Я уже давно не в социалке.
– А… Миша?
– Миша – это я.
– Я же его просила… лично. Лично! И он мне обещал, а ты… Ты одним махом!..
– Да ничем я там не махал.
– Одним росчерком пера!
– Прекрати.
– Ничего другого я и не ожидала от тебя услышать!
– О новой работе не спросишь?
– А тебя туда уже взяли?
– Пока нет.
– Тогда и спрашивать не о чем.
– Логично.
Она ушла к себе и хлопнула дверью. Мих догладил. Выбрал галстук. Из щели под ее дверью просачивался едкий запах сердечных капель. Не успокаивающий, а раздражающий запах.
Если бы ее сын был юристом, у нее не было таких тревог. Они обсуждали бы за ужином дело Фитюка и были бы счастливы, придя к консенсусу. Они ездили бы утром на работу в один офис – в одной машине. Она передала бы ему весь свой опыт, всю клиентуру, все связи. Мих знал, что подвел свою мать еще тогда, когда решил посвятить себя оказанию психологической помощи незнакомым людям.
Он лег. Потом снова поднялся и проверил, выключил ли утюг. Каплями пахло еще сильнее.
13.
После того ремонта я отца и похоронила. Чисто в доме было, аккуратно. Все, кто пришел на похороны, руками всплескивали.
– Умница, Маша. А такая девчонка была непутевая.
А на Новый год я с Сережкой познакомилась. Пригласили девчонки в компанию отмечать, и Сережка там был – братишка Веркин, на два года меня младше. И, видно, понравилась я ему, сначала просто домой провожал по вечерам, потом в гости напросился да и остался.
Потом мать его прибежала ко мне ругаться.
– Ты, дура старая, на мальчика моего навязалась! У него девушка есть, из армии его ждала. А ты ребенка чужого хочешь на него повесить?
– Нет, – говорю, – ребенка. Умер. Давно.
Она повеселела.
– Ну, хоть ребенка нет.
Так мы и стали жить с Сережкой. Он на шахте работал, хорошо тогда зарабатывал. Мы шкаф новый купили, стулья, одежду зимнюю, много всего. Посуду даже, тарелки. И так радостно было все это покупать – как будто мы что-то совсем-совсем новое строим, что-то такое делаем, чего до нас никто никогда не делал. Запыхавшись по магазинам бегали, полные сумки всякой всячины домой тащили.
Потом забеременела я. Сначала обрадовалась, а потом подумала: «Еще и не обустроились толком, не обжились вдвоем, не съездили никуда отдохнуть, для себя не пожили…» Даже пожалела себя за то, что с Колькой ничего хорошего не видела, и теперь не успела. Сказала Сережке, и он тоже насупился: вроде бы и рад, и рано как-то, столько всего еще хотели сделать вдвоем, без ребенка. И пока думали, мы этого ребенка уже вычеркнули из наших планов, а наутро я в больницу пошла – на аборт. Приличную сумму заплатила, и никаких показаний не было, что могут быть осложнения. Но я потом еще месяц в гинекологии пролежала – и кровь переливали, и капельницы ставили, и уколы делали. Вышла – худая, серая, на ногах не могла стоять. На работу не было сил вернуться, тяжести таскать. И еще сказали, что детей у меня больше не будет.
Вот так мы с ним отложили все на «потом», но есть такая сила, думаю, которая за нас решает. Сережка подбадривал меня, как мог. Мол, не страшно, будем жить друг для друга. Но все, что мы строили, все, что мы покупали, – мы же все это только для ребенка делали, чтобы ему уютно было, чтобы он из этих тарелок ел, на этих стульях сидел. Чтобы он прожил свою жизнь лучше, чем мы свою прожили. А иначе – и наши жизни не нужны, и все, что мы перенесли, – все напрасно.