Тот, кто называл себя О.Генри
Шрифт:
Кламси-стрит прошли молча. Они еще боялись друг друга. Но Атол была смелее. Она начала первой:
— Почему вас все называют Генри, мистер Портер? Господи, какой он дурак! Знакомясь с другими и зная, что знакомство не будет долгим, он, дурачась, называл иногда себя именем фармацевта Генри, именем, вычитанным в справочнике дяди Кларка. Придется выкручиваться. Как ей объяснить эту глупость?
— Я фармацевт, мисс Эстес.
— А при чем здесь фармакология?
Вы знаете, где родилась эта наука?
— Представления не имею.
У нее низкий, очень приятный голос. А у него это проклятое заикание. От волнения оно делается еще сильнее.
— Фармакология родилась во Франции.
В-от никогда не подумала бы! Французы такой легко мысленный народ…
— И самым знаменитым фармацевтом во Франции был Этьен Генри.
— Вы стараетесь быть на него похожим?
— Я стараюсь добиться того же в Техасе, чего он добился во Франции.
— И вы уже многого добились?
Пока что места рисовальщика в земельной конторе.
— Вот как? Вы рисуете? Интересно — что?
— Городские пейзажи.
— Это, наверное, очень красивые пейзажи?
— О, — сказал Билл, — особой художественной ценности они не представляют. Самое интересное в этих пейзажах — чудо превращения. В конце каждой недели они превращаются в очаровательные миниатюры. А самое красивое в миниатюрах — большая цифра «пять» и маленькие буквы внизу: «долларов».
Атол засмеялась.
— Двадцать пять долларов в неделю, — сказал Билл. — Они — мой дом, моя ветчина, мой кофе, мои рубашки. А вы чем занимаетесь, мисс Эстес?
— Школой высшей ступени для девушек.
— Вы там преподаете?
— Нет, — сказала она. — Мне там преподают.
— Вы, наверное, самая хорошенькая ученица в школе?
— Я умею сердиться, мистер Портер!
— Но ведь это же правда!
— Мистер Портер!
— О черт! — воскликнул он. — Почему — мистер Портер? У меня есть имя, и вы его, по-моему, знаете.
— Хорошо, — сказала она. — Вот здесь я живу, мистер Билл.
Газовый фонарь выдвигал из темноты угол старого дома. Билл вздохнул.
— Жаль, что так близко.
— Очень поздно, Билли, — ласково сказала Атол. — Завтра мне здорово влетит от мамы.
Билл отступил на шаг и поклонился.
— Всего хорошего, мисс Эстес. Спасибо за чудесный вечер.
— А теперь идите, — сказала она и взялась за ручку колокольчика. — Сейчас мне откроют, и я не хочу, чтобы меня увидели не одну.
В субботу они встретились снова.
Он зашел в магазин и купил несколько азалий. На пароме они переправились на северный берег Колорадо и ушли в голубоватый простор зацветающей прерии. Атол, поигрывая букетиком, рассказывала о себе.
Да, она родилась в Кларксвилле, штат Теннеси, но жила в Нашвилле. «Так что, видите, мы почти земляки». Отца она совсем не помнит, потому что он умер, когда она еще не научилась ходить. А вот отчим у нее очень хороший. Его зовут Гарри Питер Роч. Он строгий. Мало разговаривает. Очень любит читать. Покупает много книг. Он купил ей пианино, и она уже научилась играть кое-что. Например, «Родина, милая родина». Конечно, это не классика, но в Техасе трудно отыскать настоящего преподавателя, а в школе высшей ступени изучают только нотную грамоту. Главным образом учат домоводству и хорошим манерам.
Она вдруг отошла на шаг в сторону и слегка присела, изящно поклонившись Биллу; подол платья легким кружевным кольцом лег на траву, но тотчас взлетел вверх и, отдутый порывом ветра, открыл высокие ноги девушки. Атол прихлопнула легкую ткань к коленям и покраснела:
— Ах, ветер такой хулиган!.. Во всяком случае, вот так мы должны здороваться с мужчиной или благодарить его. А по-моему, лучше пожать руку, правда? Книксен — это немецкая мода. Ненавижу немцев, они расчетливые и скупые. И вообще европейские моды не для американцев, вот что я скажу. Глупо, правда?
Любит ли она мороженое? О, конечно! Пожалуй, сейчас она съела бы ананасного. Двойную порцию. Но для этого надо ехать в город… А есть ли у мистера Билла деньги? Тогда она выпила бы еще мятного жюлепа. «Давайте устроим маленький пир!» Как это здорово — ее будет угощать мужчина! Еще никогда в жизни ее не угощал поклонник.
Они снова переправились через реку и на Пекан-стрит зашли в драгстор. Билл заказал мороженое и мятный жюлеп, с шиком разменяв новенькую десятидолларовую бумажку. Высокие толстодонные стаканы бросали на белый мрамор стола янтарную тень. Атол тянула жюлеп через соломинку и болтала ногами как девочка.
Однажды они прогуляли по городу до утра. Цвела прерия. Улицы были пропитаны запахом ее, пряным и тяжелым.
— Скоро начнется духота, — сказала Атол. — Мне надоел Техас. Мне хотелось бы посмотреть Чикаго и Великие озера. Я даже про снег знаю только по книгам.
— Да, снег… — сказал Билл. — У нас в Гринсборо он выпадал иногда. Да и здесь на севере… — он вдруг остановился, притянул к себе девушку и поцеловал в приоткрытые губы. — Дэл, — зашептал он, — давай поженимся… Поженимся и уедем… В Нью-Йорк… или еще куда-нибудь… где снег и нет духоты… — От волнения он не договаривал слов. — Нам везде будет хорошо, правда? Нам только и нужно, что крышу над головой и немного денег, правда? Мы должны пожениться, Дэл. Я понял это еще в тот вечер, у Чарли, помнишь? И ты поняла, я знаю. Ведь правда?
Он хотел поцеловать ее еще раз, но она подставила ладонь.
— Я все поняла, Билли. Я тоже хочу. Но… боже мой! Ведь я учусь в школе. Я несовершеннолетняя. И я не знаю, что скажет мама.
— Мама! — воскликнул Билл. — Что мама! Дэл, я завтра пойду к миссис Роч и скажу, что мы любим друг друга и что я никогда — понимаешь, никогда! — не отступлюсь от тебя. Никогда, Дэл!
Он поцеловал Атол еще раз.
— Бесполезно, — сказала она. — Мама никогда не согласится.
— Хорошо, посмотрим, — сказал Билл.