Тот, кто называл себя О.Генри
Шрифт:
ГЛАВА
О женщинах, которые любят и прощают
Тусклые тюремные вечера они коротали теперь втроем. Собирались в почтовой конторе у Дженнингса. На конторке зажигали свечу. Билл доставал из кармана плоский аптечный флакон, Билли Рэйдлер раскладывал на чистых листах бумаги помидоры, ломтики ветчины и куски пудинга — деликатесы, которые удавалось достать у повара из банкирского корпуса. Повар был в хороших отношениях с Рэйдлером — одно время шайка, к которой он принадлежал, действовала по соседству с шайкой Рэйдлера на Индейской территории.
Флакона хватало на два круга. Потом начинались воспоминания.
— Черт бы вас побрал, Билли, — сказал однажды Рэйдлеру Дженнингс. — До сих пор мы не знаем, как вы попались.
— Сколько раз я спрашивал, и вы всегда делали заворот в сторону. Смотрите, как бы я не взял вас за горло и не вытряхнул наконец, эту историю.
— Разве это интересно, как человек попадается? Кудаинтереснее — как он не попадается. Об этом стоит послушать, — сказал Рэйдлер.
— Друзья, — вмешался в разговор Билл, — с моей точки зрения интереснее первое. Это имеет громадное значение. Так сказать, в качестве обмена опытом.
— Вам бы толковать библию, Портер, — покачал головой Дженнингс. — Вы можете рассматривать любой вопрос с тысячи разных сторон.
Билл шутовски поклонился.
— Джентльмены, я не делаю тайны из своего прошлого, — сказал Рэйдлер. — Я попался из-за того, что влюбился.
— В мешок с тридцатью тысячами монет? — съязвил Дженнингс.
Рэйдлер укоризненно посмотрел на Эля.
— Нет, Эльджи. Деньги никогда в жизни не были моим воздухом, моими снами и моим богом. Я чувствовал себя одинаково и при деньгах, и без них. Я влюбился в самую обыкновенную женщину.
— О! — с уважением произнес Эль. — А вот мне не пришлось. Все время было не до того.
— Расскажите все по порядку, Билли, — попросил Пор тер.
— Я не знаю, будет ли интересно… Впрочем… Билл, вы жили в Техасе. Знаете ли вы, что такое «Ручка»?
— Ну, еще бы! Самое унылое место на всем Юго-Западе.
— Вот-вот, — оживился Рэйдлер. Он выпрямился на стуле, откинул со лба прядь волос, глаза его, обычно прищуренные, стали влажными и большими. — «Ручка». Когда господь бог лепил нашу землю, он пропустил это место. По- моему, бог слишком спешил. Если бы он подумал немного, все было бы по-другому. Эльджи, наверное, был бы президентом Североамериканских штатов…
— И не плохим президентом, ребята, — вставил Эль совершенно серьезно. — Я возродил бы римское право и распространил бы его на всю страну.
— Вы, Билл, наверно, стали бы государственным секретарем… — продолжал Рэйдлер.
— Ни в коем случае, — улыбнулся Билл. — Я не умею устраиваться на хорошие места.
— А я купил бы себе участок земли где-нибудь в Айове или Висконсине и завел бы ферму…
— Ладно, — сказал Эль, поморщившись, — ты начал что- то про «Ручку».
— Да, «Ручка»… Там сотни заброшенных ранчо. Лачуги из плетня, обмазанного глиной. И в них полным-полно степных волков. Когда проезжаешь мимо, они выскакивают из дверей и улепетывают в кусты. И тишина. Такая, что уши закладывает и голова кружится. Так вот, в то время я работал с Салдаром.
Билл вздрогнул. В сыром воздухе почтовой конторы вдруг запахло седельной кожей, звякнула о стакан зеленая бутылка, вскинулись вверх черные стрелки бровей Мэйми Холл, раскатисто захохотал ковбой Ходжес, хлопая себя по коленям ладонями.
— Черт возьми, — пробормотал Билл, — так, значит, вы из шайки Себастьяно Салдара?
— Что? — переспросил Рэйдлер. — Вы знали дона Себастьяно? Откуда? Где вы его видели?
— Нет, нет, — торопливо сказал Билл. — Я никогда не видел Салдара. Но я знаю историю его смерти.
— Весь Юго-Запад знает об этом. Салдара накрыл Красный Холл, — сказал Рэйдлер.
— Да, — сказал Билл, — Салдара прикончил отряд Холла. И я слышал эту историю от самого Холла.
— Вот как? И вы были в то время в отряде Холла?
— Нет. Я гостил на ранчо Холлов. Это в десяти милях от Котуллы.
— Господи, рай небесный! — сказал Рэйдлер. — Вот там земля! Воткни в нее старую оглоблю — и через год вырастет лес.
— Ладно, — сказал Эль. — Ты рассказывал о Себастьяно.
— Такие люди, как дон Себастьяно, долго не живут на земле, — Рэйдлер откинулся на спинку стула. — Своей смертью умирают только те, кто действует исподтишка. А дон Себастьяно был открытым и смелым человеком. Только жестокости у него было больше, чем нужно. Он всегда сначала стрелял, а потом разбирался что к чему.
В ту осень, когда меня сцапали, мы угнали у какого-то скотовода пять сотен бычков. И каких, если бы вы только видели! Все один к одному, как братья родные, крепенькие, рыжие, и между рогов такая кудрявая челочка, словно молодой мох. Да. Это было самое крупное дело за весь год. Пять сотен! Это была лебединая песня дона Себастьяно, друзья! И всего полдня перехода до мексиканской границы.
Отхватили мы за свое стадо две тысячи монет. Себастьяно назначил нам время и место очередного сбора и распустил на отдых. В Штаты мы пробирались поодиночке. Так спокойнее, безопаснее.
Я возвращался домой через «Ручку». И, несмотря на триста монет в кармане, мне почему-то было тоскливо. То ли от природы вокруг, то ли от отчаянной бездомной жизни. Когда в полумиле впереди я увидел дымок, то с такой силой пришпорил свою кобылу, что прорезал ей шкуру на правом боку. И знаете, что мне виделось, пока я скакал к хижине? Большущая миска горячей мясной похлебки, которую ставят передо мной женские руки, сильные руки женщины, привыкшей к работе в поле, и в загоне для скота, и в доме, и умеющие держать ружье, если понадобится.
Черт возьми, ребята, я мечтал только о таких женщинах. Только к таким меня тянуло. А на этих дохленьких горожанок я и смотреть не хотел. Женщина должна быть такой, чтобы можно было почувствовать ее в руках, верно я говорю, Эльджи?
Эль усмехнулся и пожал плечами.
— Не знаю. У меня почти не было времени заниматься женщинами.
Рэйдлер вздохнул.
— И вот, ребята, — сказал он, — только я подъехал к дому и забросил поводья на коновязь, выходит навстречу мне женщина. Я как увидел ее, прислонился спиной к своей кобыле и стою. Шагу вперед ступить не могу. Потому что была она точь-в-точь такая, какая нужно. Высокая, крепкая, глаза чуточку раскосые и блестят, а волосы — что твой испанский ковыль. А за ней ребятенок стоит. Мальчишка. Лет этак пяти-шести. Палец засунул в рот, смотрит на меня и ни капельки не боится. Шустрый такой.