Трагедия господина Морна. Пьесы. Лекции о драме

Набоков Владимир

Проезжий.

…И, верно, вой зверей голодных. Да, — душа моя затмилась от голода… Но прежде — лошадей и моего возницу (мы изрядно сегодня потрепались) накорми.

Колвил.

Слуга мой Джим займется лошадьми и остальным… Но вам, о гость отрадный, чем услужу? Тут, в погребе сыром, есть пенистое пиво, рьяный ром, степенный порт, малага-чародейка…

Проезжий.

Я

голоден!

Колвил.

Есть жирная индейка с каштанами, телятина, пирог, набитый сладкой дичью…

Проезжий.

Это вкусно. Тащи скорей.

Хозяин и дочь его хлопочут у стола.

(Про себя.)

Узнать, спросить бы… да, спрошу… нет, страшно…

Колвил.

(суетится)

Хлеб-то где ж? Беда с тобою, дочь!

Проезжий.

(про себя)

Спрошу…

Колвил.

Червяк капустный — ох, Сильвия, — в салат попал опять!

Проезжий.

(про себя)

Нет…

Колвил.

Кружку! Да не эту! Вот разиня… Да двигайся! Подумаешь, — богиня ленивая… Ну вот. Ты можешь спать теперь идти.

Сильвия уходит.

Проезжий.

(садится за стол)

Отселе — далеко ли до Старфильда?

Колвил.

Миль сорок пять, не боле.

Проезжий.

Там… в Старфильде… семья есть… Фаэрнэт, — не знаешь ли? Быть может, вспомнишь?

Колвил.

Нет, не знаю я; бываю редко в этом плющом увитом, красном городке. В последний раз, в июне этим летом, на ярмарке…

(Смолкает, видя, что Проезжий задумался.)

Проезжий.

(про себя)

Там, в милом липнике, я первую прогрезил половину нескучной жизни. Завтра, чуть рассвет, вернусь туда; на циферблате лет назад, назад я стрелку передвину, и снова заиграют надо мной начальных дней куранты золотые… Но если я — лишь просеки пустые кругом найду, но если дом родной давно уж продан, — Господи, — но если все умерли, все умерли, и в кресле отцовском человек чужой сидит, и заново обито это кресло, и я пойму, что детство не воскресло, что мне в глаза с усмешкой смерть глядит!

(Вздыхает и принимается есть.)

Колвил.

Осмелюсь понаведаться: отколе изволите вы ехать?

Проезжий.

Да не все ли тебе равно? И много ль проку в том, что еду я, положим, из Китая, — где в ноябре белеют, расцветая, вишневые сады, пока в твоем косом дворце огонь, со стужей споря, лобзает очарованный очаг?..

Колвил.

Вы правы, да, вы правы… Я — червяк в чехольчике… Не видел я ни моря, ни синих стран, сияющих за ним, — но любопытством детским я дразним… Тяжелый желтый фолиант на рынке для Сильвии задумчивой моей я раз купил; в нем странные картинки, изображенья сказочных зверей, гигантских птиц, волов золоторогих, людей цветных иль черных, одноногих иль с головой, растущей из пупа… Отец не слеп, а дочка не глупа: как часто с ней, склонившись напряженно, мы с книгою садимся в уголке, и, пальчиком ее сопровожденный, по лестницам и галереям строк, дивясь, бредет морщинистый мой палец, как волосатый сгорбленный скиталец, вводимый бледным, маленьким пажом в прохлады короля страны чудесной!.. Но я не чувствую, что здесь мне тесно, когда в тиши читаю о чужом чарующем причудливом пределе; довольствуюсь отчизною. Тепло, легко мне здесь, где угли эти рдели уж столько зим, метелицам назло…

Проезжий.

(набивая трубку)

Ты прав, ты прав… В бесхитростном покое ты жизнь цедишь… Все счастие мирское лишь в двух словах: «я дома»…

Троекратный стук в дверь.

Колвил.

(идет к двери)

Вот напасть…

Осторожно входит Разбойник.

Разбойник.

Пурпурный пес, виляй хвостом! Я снова пришел к тебе из царствия лесного, где ночь темна, как дьяволова пасть!

Он и Колвил подходят к камину. Проезжий сидит и курит в другом конце комнаты и не слышит их речей.

Мне надоела сумрачная пышность дубового чертога моего… Ба! Тут ведь пир! Кто это существо дымящее?

Колвил.