Трансцендентальный эгоизм. Ангстово-любовный роман
Шрифт:
Она успела вымыть голову и высушить волосы горячими щипцами. Потом сама выгладила себе платье – уже не черное, а коричневое, правда, с черными бантами. Пристроила получше очки и посмотрела в зеркало – сейчас Женя напоминала себе совсем молодую Серафиму Афанасьевну.
Она улыбнулась.
“Бедный-бедный Игорь”.
И тут послышался стук в дверь. Жене почудилось, будто за дверью перемолвились, мужчина и женщина. Неужели?..
Она бросилась открывать.
– Папа! Мама!..
– Чем тебе помочь? – без приветствий спросила Серафима
– Не знаю… Мы, кажется, уже все сделали…
Женя до сих пор не могла оправиться от изумления.
Серафима Афанасьевна молча протиснулась мимо нее, направляясь в ванную комнату, расположение которой только что определила. Женя вздохнула, сложив руки на груди. Она уж и не знала, радоваться ли неожиданному вниманию матери.
Роман Платонович тронул Женю за руку. Он смотрел на дочь с добротой и сочувствием.
– Женечка, может быть, мы пока пойдем в комнату и поговорим? Ты, наверное, за день уже устала.
Женя покосилась в сторону кухни, откуда уже доносились громкие голоса госпожи Прозоровой и их прислуги, и представила себе, во что это может вылиться без присмотра. Потом махнула рукой. Если еще и она встрянет, точно будет скандал, Серафима Афанасьевна это умеет.
– Конечно, папа, пойдем.
Они прошли в пустую гостиную и сели рядом на диван.
Роман Платонович сочувственно и с некоторым смущением смотрел на дочь. Он хотел заговорить первым, спросить Женю о жизни – но как к этому приступишь, если он понятия о дочерней жизни не имеет? А сейчас имеет еще меньше понятия, чем в Женином детстве?
“Мужчина есть мужчина – если он не муж и не… любовник, с ним почти ни о чем нельзя говорить”.
– Как ты живешь? – наконец спросил отец.
Женя вежливо, натянуто улыбнулась. Ну и что он ожидает услышать?
– Ничего, папа.
На несколько мгновений они замолчали. Роман Платонович подыскивал слова, а Женя подыскивала предлог, чтобы оставить его. Но вскоре предлог нашелся сам. В дверь раздался новый громкий стук, и теперь Женя не сомневалась, кто пришел.
“Ну наконец-то, слава богу!”
Она выбежала в прихожую, придерживая юбки, и, оттеснив от мужа Фросю, которая открыла ему, бросилась Игорю на шею. Вот единственный близкий человек, хоть сколько-то близкий!
Игорь расцеловал ее, изумляясь такому бурному приветствию.
– Что ты, дорогая?
– Я просто счастлива…
Тут их прервали. Женя почувствовала присутствие матери раньше, чем Игорь, стоявший к госпоже Прозоровой лицом; она отстранилась от мужа и повернулась к Серафиме Афанасьевне.
– Игорь, мама приехала по моему приглашению. С папой, - поправилась взволнованная Женя, не зная, как ее мать и Игорь подействуют друг на друга.
Однако встреча прошла мирно и галантно. Игорь поклонился, теща милостиво улыбнулась. Впрочем, Женя заметила в ее глазах тревогу.
– Игорь Исаевич, вы ожидаете на поминки еще много знакомых? – спросила она.
Конечно,
– Да, мадам, - учтиво ответил Игорь. – К семи часам.
Тут он увидел вышедшего из гостиной Романа Платоновича и сдержанно поприветствовал и его.
“Повод не располагает к сердечности, - подумала Женя. – Да и Морозовы есть Морозовы”.
– Женя, пора накрывать стол! – тут обратилась к ней мать. – Игорь Исаевич, нужно поспешить, иначе мы не успеем!
– Разумеется. Вы очень любезны, - сказал Игорь, и с некоторой холодностью во взгляде проследил, как две женщины удаляются на его кухню.
Роман Платонович кашлянул, не решаясь более открыто привлечь к себе внимание. Игорь посмотрел на него.
– Пройдемте пока в комнату, Роман Платонович. Вечер скоро начнется.
– Да, конечно, - сказал тесть, сконфуженный словом “вечер”. Они прошли в гостиную, и Игорь, пригласив господина Прозорова сесть, предложил ему вина, от которого у Жени всегда болела голова. Через некоторое время мужчины, несмотря на ощущаемую обоими разницу между ними, уже довольно живо беседовали.
***
Прибыли все приглашенные – никто не отказался и не опоздал. Лидия приехала предпоследней, перед кругленьким спиритом из “Пегаса”, и у нее хватило воспитания… или ненависти к хозяевам, чтобы почти не обращать на себя внимания. Мужчины не знали, как ей сочувствовать, потому что были едва с нею знакомы; Серафима Афанасьевна тоже почти не знала вдову Василия. И была не такого склада женщина, чтобы бросаться с утешениями к чужому человеку.
Женя была почти счастлива, что ее не затрагивают.
“Может быть, все еще обойдется”, - подумала она.
Наконец сели за стол. Женя и Фрося расстарались, чтобы не посрамить хозяина, но к соблазнительной еде сразу приступать не полагалось - следовало сказать слово о покойном. Что и как говорить – никто почему-то не знал.
Все, словно бы внезапно, вспомнили, кем был Василий Морозов. Поминать такое казалось как-то слишком неприлично. Недопустимо. Здесь сидела вдова, верующая в конечность, окончательность смерти своего мужа; здесь собрались образованные люди. О том, что, по крайней мере, двое из собравшихся - сотрудник “Пегаса” и Женя – убежденные спириты, тем более невозможно было заикнуться. Это сразу превратило бы высочайшую для человека трагедию в фарс…
– Господа, - наконец нарушил молчание Игорь. – Мы собрались здесь, чтобы почтить память моего дорогого брата Василия. Смею надеяться, все присутствующие помнят, каким прекрасным человеком он был и какую смерть принял, смерть истинного рыцаря. Мы вечно будем помнить о нем… наше горе неизбывно…
– Ах, да что ты говоришь! – не вытерпев, воскликнула тут Женя. Она нервно стукнула о стол своим нетронутым бокалом вина.
Все воззрились на нее. Вдова приоткрыла рот, уставившись на Женю взглядом, который и вправду мог бы обратить ее в камень; но Женя уже ни на что не обращала внимания.