Трехлапая
Шрифт:
В конце августа все чаще стали опускаться туманы, по утрам на травы ложилась обильная холодная роса. Уже не встречала волчица ни гнезд, ни слетков, которые летом легко попадали на зуб. Зайчата и те стали шустрее и научились крепко таиться.
Неудачи последних дней заставили ее на этот раз рано покинуть логово. Потемнело, накрапывал тихий, но холодный дождик. Волчица вышла из леса и направилась к стогам. Она промокла, и только размеренный бег согревал ее. У стогов ничего не добыла: ненастье и мышей загнало подальше в теплое сено. Тогда она быстро затрусила к острову. У своего перелаза через речку остановилась и, подняв голову, долго принюхивалась. Пахло только кроликами и дымом: сторож затопил печурку. Она еще некоторое время осматривала противоположную сторону. Сумерки сгустились, дождь сипел по камышам и воде. Где-то в вышине,
Волчица осторожно вошла в воду. Она хотела есть, а близость добычи ее торопила. Вода показалась более теплой, чем мокрая трава. Волчица смело шагнула вглубь, и в это время кто-то крепко вцепился в лапу. От неожиданности она подпрыгнула, стараясь выбраться на берег, но из камышей, шурша, что-то высунулось. От страха и боли волчица заметалась. Она несколько раз погрузилась с головой в воду, захлебываясь, чихая и кашляя, но лапа не высвобождалась. Чурбан, который ее напугал, уперся вдруг в берег и дальше не пускал. Волчица дернулась, пытаясь вырваться из капкана, но боль была так сильна, что заставила ее притихнуть на некоторое время. Лапа ныла. Волчица тихонько, по-собачьи, повизгивала, ее бил озноб. И вдруг она в ярости сорвалась с места, но намокший обрубок дерева был тяжел. С дикой злобой кинулась она на чурбак, забывая о боли, грызла его, набрасывалась на цепь, на капкан. Железо равнодушно позвякивало и не поддавалось.
Дождь усилился, задул ветер, зашумели камыпш. Тогда волчица сошла в воду и поволокла чурбак за собой. На глубоких местах погружалась с головой в реку. В одной заводи ее напугали взлетевшие дикие утки. Со страху волчица резко дернулась, пронизывающая боль обожгла ее. Она потеряла сознание, стала тонуть, но, очнувшись, выскочила на поверхность. Крутилась, рвалась, причиняя себе еще большие страдания. Выбившись из сил, успокаивалась и вновь тащилась вверх против течения.
Край неба на востоке побелел. Волчица выбралась на твердь у мостков бани, стоящей на отшибе от села. Держать лапу на весу с тяжелым капканом уже не было сил, она прилегла, и, положив на холодное железо голову, затихла. Кость лапы переломилась, и щемящая боль держала зверя как в тисках. До нее доносился рев коров, блеяние овец — село просыпалось. Волчица подняла голову и сквозь редкие заросли увидела, как по лугу гнали в село лошадей. Она еще раз попыталась вырваться. Понимая, что ее днем найдут и она погибнет, волчица вонзила зубы в лапу. И наконец освободилась от капкана. Долго лежала неподвижно, лизала обрубок, стараясь унять кровь.
Измученная, продрогшая волчица, поджав культю, уползла под баню, которая от вешних вод была поднята на сваи. Забралась в темный угол, где было посуше и лежали кучей опилки, свернулась клубком и, вздрагивая всем телом, погрузилась в болезненную полудрему. У нее начинался жар. Волчице вспомнилась прошедшая ночь, она дергалась, приходила в себя и чутко прислушивалась, но вокруг было тихо.
Утром после дождя дед Трошка, вычерпав из лодки воду, решил осмотреть свои ловушки. Он и раньше изредка к ним наведывался, но близко не подплывал. Издали видел, что чурбаки на месте, и поворачивал лодку назад. «Хитрющий зверюга, — думал он, — неужто новую тропу проложил? Да нет, давно не приходил за добычей. Спокойно на ферме». И медленно греб, всматриваясь в прибрежные заросли, но другого перелаза не находил, и это его успокаивало: все равно голод пригонит волка.
Но в этот раз Трошка заметил, что на тропе камыши изломаны. Он налег на весла. Одного деревянного обрубка старик не обнаружил. Дед направил лодку к берегу и проворно выскочил из нее. Следов от поволока на земле не было. Он прошел дальше от берега, надеясь на песке найти их. Дождь, шедший ночью, смыл все. Полоса песка была чистой. Дед остановился в недоумении. Капкана нет, вербового пня тоже, — значит, зверь попался, но где же он? Охотник вернулся к лодке и внимательно осмотрел отмель, но и тут, кроме изломанных камышин да мелких щепок, ничего не было. Трошка определил, что волк зубами грыз чурбак. Сомнений больше не оставалось — зверь в ловушке и где-то прячется.
Охотник прошел вверх шагов полтораста, внимательно осматривая заросли камыша и череды. По опыту он знал, что зверь может затаиться почти на чистом месте, а тут заросли. Потом Трошка спустился вниз по течению, но никаких следов волка и тут не было. Тогда он сел в лодку. Снял второй капкан. С трудом перевалил поволок через борт и тогда понял свою ошибку: чурбан намок и был слишком тяжелым. Зверь не мог с ним выбраться на берег, значит, ушел водой.
Трошка прошел во двор, а сторож заторопился за ним. Молодые работницы согласились помочь охотнику. Трое вызвались пройти по берегу, а одна уселась с ним в лодку.
Весть о том, что дед Трошка поймал волка, облетела село. Прибежали школьники. Внизу по течению обшарили все заводи и заросли. Побывали на островах. Но волка так и не нашли. Трошка думал, что зверь будет уходить по течению, боль заставит его идти так. Но он ошибся. Волчица ушла против течения.
Вечером к Митрофану, колхозному рыбаку и охотнику, мимоходом заглянул бригадир. Митрофан сидел на крыльце, закутавшись в шубу и натянув валенки. Последнее время его мучила лихорадка, подцепленная в молодости. Второй день Митрофан чувствовал себя лучше. Уж было собрался поставить сети на озере, чтобы добыть рыбы для бригады, которая и ночами молотила рожь, но жена отговорила, да и он сам понимал, что еще не окреп.
Бригадир долго не засиделся, а когда уходил, сказал, чтобы рыбачить и не думал, а уж если надоело быть дома, выходил бы к молотилке. Воды к стану подвезти — и то некому.
На другой день Митрофаи, наполняя бочку, заметил в заводи у бани темный предмет. Раньше он и не обратил бы внимания, а сейчас, после разговоров о волке, отложил черпак, привязал лошадь к дереву, пошел посмотреть, что это. В воде чернел чурбак. Митрофан видел у Трошки на втором капкане такой же. «Утоп волк! — мелькнула мысль. — Вот сейчас выловлю его — и с Трошки магарыч». Он поспешно вернулся к подводе, быстро снял обувь, штаны, потом, осмотревшись вокруг, стащил и рубаху. Осторожно ступая, побрел к деревянному обрубку. Митрофан, отдуваясь и вздрагивал, медленно приблизился к чурбаку. Тронул его рукой, но тот не сдвинулся с моста — держала цепь. Тогда, не обращая внимания на холодную воду, Митрофан шагнул вглубь и, нащупав рукой цепь, с усилием потянул на себя. Взмутив воду, показалась гирлянда водорослей, зацепившихся за капкан. Старик, ухватившись покрепче, быстро потащил находку к берегу. На мелком месте он поднял капкан и увидел зажатый между его дугами огрызок лапы. Старик от неожиданности выпустил из рук цепь, капкан булькнул. «Отъел лапу», — с испугом проговорил Митрофан, озираясь по сторонам, как будто волк находился где-то рядом и мог наброситься на него. Он поспешно выскочил на берег, торопливо натянул штаны, рубаху, быстро отвязал лошадь и, нещадно стегая испуганное животное, с грохотом покатил к стану.
Митрофан нашел Трошку, и оба охотника дотемна лазали по камышам и прибрежному бурьяну, но зверя так и не отыскали, даже намеков на лежку нигде не было. Усталые и расстроенные, уселись на крыльце забитой бани. Трошка сокрушался: упустить волка из капкана — это ж уму не постижимо! Целый день искал внизу по течению. Так и думалось: волку легче идти за обрубком дерева по течению, боль меньше тревожить будет. Ан нет, зверь ушел вверх, и так далеко, что даже не верилось. До войны дело было: в капкан попался матерый. Тащил поволок с версту, добрался до реки. С крутого берега сорвался чурбак в воду, так и плелся волк вдоль плеса вниз по течению, пока утром его не нагнал Трошка.
А волчица в это время лежала под баней. Сквозь сон ей почудился говор и страшный запах, которого она боялась. Трехлапая вскинулась, хотела уползти и снова от резкой боли потеряла сознание, что ее и спасло. Когда очнулась, люди уже ушли, все затихло, только где-то на бане, а может быть, на дупластой груше ухнул сыч, и вновь воцарилась звенящая тишина.
Теперь волчице пришлось таиться рядом с селом, чтобы выжить. Изредка по ночам она вылезала на водопой, мимоходом под старой грушей подбирала опавшие плоды, жевала их. Кружилась голова, и золотые искорки мелькали в глазах. Забывая про все, волчица ползала под деревом, находила груши, кое-как утоляла голод. К рассвету опять пряталась под баней. О другом промысле не думала: не было сил.