Трехручный меч
Шрифт:
Я сказал с надеждой:
— Отец… Я не знаю, зачем такое рассказываете. Чтоб не так горько уходить? Но даже если это правда, то все равно вы — мои родители!
Мать сказала жалобно:
— Гакорд, мы тоже… ты наш, ты сын! Все эти годы мы потихоньку пытались разузнать, не случилось ли где что-то у соседей, у знатных господ поблизости, во владениях соседних баронов, рыцарей… Но, похоже, тебя привезли из очень дальних земель! А здесь у нас тихо, мирно. У кого корова падет, так об этом говорят в десяти деревнях…
Отец сделал матери глазами знак, она кивнула и вышла, тихонько прикрыв дверь.
Мать вернулась не скоро, в руках чистая тряпица. Развернула, там узелок. Развязала, там еще один, зато какой! Я невольно задержал дыхание. Даже в Звездной Империи не видел такой дивной материи, хотя там помешаны на красивых тряпках, новых материалах, сверхновых красках и покрытиях. Эта ткань переливается всеми цветами радуги, искрится, просится в руки. Быстрые пальцы матери долго старались безуспешно развязать застывший, просто окаменевший за годы узел, наконец взялся отец, даже побагровел от натуги, и вот блистающий лоскут распустился, а посредине…
На тонкой цепочке блистает серебряный крестик. Простой серебряный, однако чувствуется рука мастера. Я напряг зрение, сумел разобрать множество мельчайших значков по всем четырем отросткам креста.
— Это твое, — тихо произнесла мать.
— Это было у меня на шее? — спросил я.
В горле першило, в глазах щипало. Я чувствовал странное желание заплакать, хотя такое было последний раз во младенчестве.
— Да, — ответил отец и нежно улыбнулся, — твоя шейка была слишком тонкая, но все же цепочка была на ней, а этот крестик — на груди. Это твое.
Мать привстала на цыпочки, я чувствовал ее теплые пальцы, крестик трепыхался, щекотал кожу. Легонько щелкнуло, мать отступила на шажок. Я скосил глаза, крестик смирно лег на груди. От него, казалось, пошло тепло, но я напомнил себе, что крестик попросту был в теплых ладонях этой чистой ласковой женщины, моей матери в этом мире.
— Ты вырос, — сказала мать печально. — У тебя отросли крылышки… Не сейчас, так позже, но ты бы улетел, я знаю. Дональд и Ринуальд, наши соседи, старше тебя, но ты вылетаешь из гнезда раньше всех.
Она всхлипнула, отец привлек ее к себе, обнял. Я сел к ним, обнялись все трое. Я чувствовал слезы на глазах.
— Иди с Богом в душе, — сказала мать, — и молитвой в сердце. Пусть светлые ангелы защитят тебя, сын мой!.. от всех бед и напастей.
— Да будет Господь с тобой, — произнес отец тихо, — а ты с ним.
Глава 16
Хески показался из конюшни с Рогачом в поводу, мы встретились посреди двора. За седлом мешок, а накормленный и напоенный Рогач весело помахивает гривой.
— Я положил еды на пару дней, — сообщил Хески. — Ну, на три от силы. Береги себя. Хоть и глупо такое говорить, но… в самом деле побереги! Нам уже не хватает тебя.
Мы обнялись, я вскочил в седло, взял повод, мои пятки привычно ткнули под конские бока. Загремела сухая земля, откуда ни возьмись ветер навстречу, но на этот раз я даже не обратил внимания, как красиво треплет мне волосы. Есть же люди и в этом мире, мелькнула мысль, от которых не хочется отлепляться, с которыми хочется делить последний кусок хлеба, с которыми хорошо, уютно, надежно, тепло…
Из кустов
— Мы уж думали, лорд, изволите заночевать…
— Вы хоть костер бы развели, — буркнул я.
Над головой захлопали крылья, гнусавый голос произнес назидательно:
— У костра спят только неженки!.. Настоящие мужчины презирают грошевой уют. Мы пьем за яростных и непокорных…
— Непохожих, — поправил волк.
— Не спорь, серость! Даже если ошибаюсь, я все равно прав, потому что я мудер в целом. Впрочем, мой лорд, я заприметил местечко для ночлега. Хоть еще рано, но, пока доедем, как раз солнце опустится. Дуб такой, что прямо я не знаю, сухих веток целые завалы, вам обоим таскать — не перетаскать, а ручей из-под корней холоднее зимнего льда! Как бы не из подземного мира, так что ты, волк, пей первым, а мы посмотрим…
* * *
Рогач шел экономным галопом, не уставая, вот так может мчаться с утра до ночи, я щурился от встречного ветра, инстинктивно пощупал крестик на шее, скоро привыкну и перестану воспринимать, волк несется длинными стелющимися прыжками, морда довольная, все-таки волк зверь стайный, ему нужно общество… Да и ворон тоже из таких же существ, что и люди: предпочитает общение, а не одиночество
От Рогача внезапно пролегли три тени, причем только одна тень как день серая, две цветные: лиловая и зеленоватая. В страхе вскинул голову, в небе нещадным блеском сияют три огромных солнца! Самое крупное — зеленое, чуть ли не размером с Юпитер, видимый с Ганимеда, а самое мелкое, лиловое, мельче Луны, но видно, что это солнце, то есть звезда, а не планета. Ну, а третье, самое обычное солнце, оранжевое, разница с нашим лишь в том, что буквально выпрыгнуло из-за горизонта, стремительно бежит по небу и через две-три минуты нырнет, как лягушка в воду, за горизонт…
Волк посмотрел на меня внимательно, оскалил зубы:
— Что, пробирает?
— Еще как, — признался я. — Что за калифорнийский феномен?
— Мы проезжаем близ Грани, — сообщил он.
— Какой Грани?
— Или Завеси. Некоторые еще называют Занавесью или… тысячью других имен, каждый придумывает в меру своей… словом, в свою меру.
Я спросил настороженно:
— А что за той Гранью?
Ворон летал над нашими головами, выбирая место, где сесть, каркнул:
— Там миры, миры, миры… В одних власть захватили злые колдуны, теперь мечтают прорвать все истончающуюся ткань Стены и хлынуть на эти беззащитные земли, в других живут невообразимые чудища, что мечтают поработить наш мир, изнасиловать всех женщин, в третьих живут тролли, орки и всякие темные эльфы, что истребили тамошнее человечество и вот-вот пробьют Стену, чтобы истреблять и здесь…
Волк добавил ревниво:
— Этих миров, как известно даже пернатым, тысячи, миллионы!.. Бесчисленное множество. Потому вашему длинному мечу, мой лорд, всегда будет кровавая работа, а вам всегда ступать среди горящих домов по колено в крови, оскальзываясь на вывалившихся внутренностях стонущих трупов, отбиваясь от нежити, нечисти, живых мертвецов и неживых людей… вот счастье-то привалило!
Я огрызнулся:
— Кому? Мне или тому, кто наблюдает?
— Ну, — сказал волк с некоторым сомнением, — а вам самому что, не счастье?