Тренировочные часы
Шрифт:
— Я был так рад вернуться домой, — тихо произнес я. — Мне не терпелось увидеть тебя. Это было похоже на восторг.
— Теперь ты жалеешь, что вернулся домой?
— Нет. — Жалею, что я не сделал этого раньше.
— Эллиот, я не виню тебя за то, что ты злишься на меня... за то, что я забеременела.
— Ты не забеременела самостоятельно, Анабелль. Тебя помогли.
— Знаю, но...
Я заставляю ее замолчать поцелуем, прижимаясь губами к ее приоткрытым губам. Они теплые, полнее, чем я помню, и быстро втягивают воздух, когда, наконец, сдаюсь, давая моей руке разрешение отправиться на юг. Вниз по фарфоровой колонне
Обхватываю ее грудь.
Взвешиваю ее на ладони, прежде чем потеребить сосок. Глажу его большим пальцем, прежде чем двигаться дальше.
Больше не произношу ни слова, когда она наклоняется ко мне и тает в моих объятиях. Не тогда, когда мы снимаем одежду, по вещи за раз, бросая ее на холодный пол. Не тогда, когда я проскальзываю в нее, длинный, твердый и пульсирующий от гр*баной потребности.
Она нужна мне.
Мы отчаянно нуждаемся друг в друге после последних двадцати четырех эмоциональных часов, которые у нас были после того, как она шокировала меня на всю мою проклятую жизнь. Красивое лицо и плачущие глаза, мягкие губы и гладкие руки.
Она нужна мне.
Она нуждается во мне.
Я неудержимо толкаюсь между ее раздвинутых ног. Более напористо, чем в прошлом, возбужденно, благоговейно и напугано. Есть так много неизвестных и предстоящих выборов, которые я не могу контролировать.
Но я контролирую этот момент, контролирую то, что чувствую с Анабелль.
Наши рты сливаются, раскрываются, языки заново знакомятся. Бедра перекатываются, таз неторопливо толкается. Неторопливо входит и выходит.
Мои пальцы зарываются в ее длинные волосы, поглаживая шелковистые локоны, пока я ласкаю ее изнутри. Целую ее в лоб и виски.
Сцеловываю слезу, толкаясь бедрами.
Она сжимает руками мою задницу, выгибает спину. Хнычет.
Целует.
Анабелль утыкается лицом мне в шею.
— Я люблю тебя.
Я тоже тебя люблю.
Я люблю тебя.
Больше, чем ты думаешь.
Я снова пишу в дневнике.
Поскольку я не увижу тебя до зимних каникул, я решила держать тебя в курсе, ведя дневник. Ты занят, и последнее, что тебе нужно, это чтобы я каждый день отягощала тебя новостями о ребенке.
Поэтому я напишу их здесь.
Когда-нибудь, когда ты будешь готов, я поделюсь с тобой этими письмами. А до тех пор они будут жить здесь, где их могут видеть только мои глаза.
Понедельник, и становится холодно. Я остановилась на горячий шоколад по дороге в класс этим утром и добавила дополнительные взбитые сливки, потому что я еще не воспользовалась философией «есть за двоих». Почти уверена, что этот ребенок родится зависимым от какао, взбитых сливок и зефира.
Эллиот, сегодня я впервые ощутила трепет жизни внутри меня. Не волнуйся, я была одна, когда почувствовала это — никакого Рекса, чтобы напасть и украсть твой звездный час. Во всяком случае, не сегодня, но ему нравится иметь «залетевшего друга», как он меня
Сегодня я иду к отцу на ужин. Это была трудная дорога, но мы, наконец, добрались туда. Думаю, что в основном он смущен тем, что у него есть эта респектабельная должность в университете, и в мой первый же год здесь, я забеременела. Линда думает, что он злится, потому что не смог предотвратить мою боль, но я не уверена в этом. Он топает по дому, хлопая ящиками и ворчит.
Что касается мамы? Она больше не игнорирует мои звонки, как делала в течение трех недель после того, как узнала об этом, и она перестала звонить моему отцу, чтобы кричать на него. Поговорим о дисфункциональности.
Знаешь, все думают, что у них в семье больше всего проблем, но когда смотришь дальше, видишь все трещины.
Ради моего здравомыслия надеюсь, что мы все сможем оглянуться назад и посмеяться над этим.
Надеюсь, ты в порядке. Я устала и готова снова вздремнуть.
Анабелль.
Я думала о нашем разговоре в моей комнате о моем отце, и поняла, что не рассказала тебе историю — всего этого — о том, как я рассказала папе о ребенке.
Поэтому расскажу тебе сейчас, воспоминание немного выворачивает мой желудок.
Я потащила Рекса для моральной поддержки, к которой у меня были смешанные чувства. И знала, что папа разделается с Рексом, но надеялась не так быстро, знала, что их совместное пребывание в доме будет крышесносным. Но не хотела идти одна. Хотела, чтобы кто-то держал меня за руку, на всякий случай, так что он был моей поддержкой.
Я едва могла есть ужин, приготовленный Линдой, и не слышала ни одного разговора (в основном о борьбе). Потом, когда мы убрались на кухне и сели в гостиной, я сказала ему.
Я просто выпалила это, потому что, что еще можно сказать? Нет простого способа сообщить эту новость.
Папа встал со своего места, уставился на меня. Потом вышел из комнаты, выскочил на улицу. Он стоял снаружи, на холоде в течение добрых десяти минут, Эллиот. Он ругался. Много ругался — не представляю, что подумали соседи.
Папа не смотрел на меня, когда, наконец, вернулся. Он спросил одно: «Кто это сделал?». Если бы взгляд мог убивать, Рекс Гандерсон был бы мертв.
— Это не он, — сказала я.
— Это не я! Не делайте мне больно! — Рекс поднял руки в знак капитуляции, и если бы это не было так грустно, я бы расхохоталась.
— Это твой сосед, да?
Я кивнула.
— Да, но я люблю его.