Трещина в могильной плите
Шрифт:
Впервые в жизни Эду удалось повторить легендарное ковбойское движение, и он улыбнулся: прошло так много лет, а истины все те же.
«Что теперь ты будешь делать, придурок? Чего ты лыбишься? Положи его обратно и забудь весь тот бред, что напихал себе в голову. Если даже и не бред, то точно не твое дело».
Такие мысли в голове мешали представлять себя участником съемок вестерна. Вообще, редко когда у Эда получалось мыслить адекватно. Школьный психолог говорил, мол, парнишка, да ты неспособен рассуждать здраво. Ты должен понимать, что этот мир реален. Вот так он говорил. Потом этот самый психолог ходил напиваться с папашей и блевал прямо во дворе Лоуренсов.
Но мир не был реален; отец страдает какой-то очередной формой своей, видимо, шизофрении, а сам Эд, накинув пальто, идет стрелять в папашу. Лоуренс-младший усмехнулся и вышел из дома, закрыл дверь, надеясь, что делает это не последний раз в своей жизни. По пути он вломился в сарай и достал оттуда один пакет с ядом. Из дома он захватил ломоть мяса.
Эд заметил отцовскую собаку. Подходить к ней ему не хотелось – она выглядела просто ужасно, потому что была больна. Но он пересилил себя.
– Привет, пес, – неуверенно начал он.
Собака неопределенно вильнула хвостом.
Эд достал из кармана пакет с мясом, открыл его, разорвал пополам, после чего половину съел сам, а в другой половине отковырял дырку и засыпал туда несколько ядовитых зерен. Когда пес оказался рядом, Эд нежно ухватил его за холку и сунул угощение под нос. Пес отказывался есть, но после настойчивых команд проглотил еду одним махом. Оставалось наблюдать.
Эд зашел в дом и налил себе чаю. Крутился проигрыватель. Пластинка была только поставлена. Когда то ее слушала вся семья, но потом папаша начал пить не хуже самого Таунса. Его голос раздавался на всю кухню:
«Почему она поет
Грустные песни для меня?»
Из окна было видно, как умирала отцовская собака. Примерно, как мыши, которых Эд собирал в садовых перчатках, после того как он скармливал им отравленные зерна.
Эд посмотрел на часы. Заметил, что до начала праздника, а, следовательно, до начала раздачи первых сэндвичей, осталось чуть меньше пятнадцати минут. Пора идти. Сегодня отец просто перешел все границы.
Сумка, служившая кобурой, стучала по ноге всякий раз, когда Эдвард делал шаг. Неопределенность пугала. Она убивала его изнутри. Нечто внутри подсказывало, что события развиваются совсем не так, как надо. Абсолютно не так.
В парке было жутко. Приходилось сжимать сумку, нащупывая оружие снова и снова, будто бы револьвер мог куда-нибудь оттуда пропасть. Шум праздника было слышно еще здесь, в полутора милях от места, где Марти Лоуренс продавал сэндвичи. Интересно, он что, сам взялся за работу? Ну, это же просто смешно, ей-богу.
Эд натянул старые перчатки, словно шел подбирать крысу.
Эдди протолкнулся через толпу и зашел со стороны забора. Тут его никто не видел, что играло Лоуренсу-младшему на руку. Он легко взобрался на заборчик, оставаясь незамеченным. Сумка больно била по бедру, но Эд не замечал этого. Впрочем, он не замечал ничего, кроме шатра, где прятался его отец.
Не стоило смотреть туда, балансируя на прутьях. Это стало ясно слишком поздно, когда падение уже произошло. Эдвард неудачно приземлился на тонкий прут возле саженца, который проткнул правую ногу. Врач бы сказал, что парень упал крайне удачно, не повредив сухожилия. Ему не грозила смерть или ампутация, а вот не успеть он мог вполне.
Эд еле сдержал крик злобы и ненависти. Он не мог встать, равно, как и стрелять с такого расстояния.
В очереди стояли дети. Причем одни из первых. Одним из них был Бен, одноклассник Эда. Жирный такой придурок. Пропустить такой куш – непозволительно.
Прут торчал из ноги, и Эду не оставалось ничего, кроме как попытаться вытащить его. Не было другого выбора.
Эд понимал это. Он схватился за железку и начал вытаскивать ее из своей ноги, сжав зубы. Когда прут упал со стуком на землю, парень чуть не потерял от боли сознание.
А мистер Лоуренс тем временем с удовольствием отодвинул стеклянную панель и пригласил граждан попробовать сэндвичи. Музыка играла чересчур громко.
Когда Эд все-таки поднял голову, он увидел, как толпа жадно хватает сэндвичи. Взяв себя в руки, он поднялся и обошел стороной забор, отделяющий его от остальных. Дежурные были слишком отвлечены разговором касательно спортивных ставок, чтобы его заметить. Когда Марти отошел от прилавка, чтобы приготовить новый сэндвич, Эд уже поджидал его внутри. Он нацелился в отца и жадно улыбался.
– Ты чего? – Спросил Марти.
Револьвер неуверенно лежал в руке. Левой Эдвард подцепил пакет с ядом и бросил отцу под ноги.
– Пойдем, приготовим что-нибудь, если тебе хочется пожить.
Марти уронил сэндвич от неожиданности, а потом в ужасе посмотрел на Эдварда. Глаза отца изменились, стали другими, и даже ребенку было бы понятно – с пекарем что-то не так. На руке у него явственно был заметен свежий ожог.
– Угомонись.
– Надеюсь, что ты сдохнешь.
Эд не думал, что когда-нибудь произнесет это. Отец громко рассмеялся.
– Неужели?
– Я хочу, чтобы ты умер. Я хочу убить тебя.
Гнилая змея внутри Эда расползалась по внутренностям. Ему стало легко и уверенно. Отец снова был пьяный, поэтому воспринимал происходящее, как будничное.
– Ты даже палец на курок положить неспособен. О чем ты говоришь?
Эдвард в ярости поднял револьвер и нацелил его ровно на потный лоб отца. Тот лишь недоуменно приподнял бровь.
– Зря ты о себе так беспокоишься, конечно.
И снова захохотал.
– Я пришел, чтобы убить тебя. – Тупо повторил Эд, понимая, что его сердце обливается кровью и он вот-вот совсем ослабеет и вырубится. На всякий случай он взвел курок.
Отец смеялся; он просил убить себя, а потом резко ахнул; ноги его неожиданно подкосились, он обмяк и грузно свалился на пол. Теперь он хлопал ртом и часто моргал. Непонятно, что с ним такое приключилось.
– Вчера ты наблюдал за тем, что я прячу в гараже. Если бы ты был хоть несколько умнее, то догадался бы, какой секретный ингредиент я добавлю в еду сегодня.
Марти молчал и пытался вдохнуть воздух.
Кажется, отец умирал. Это уже совсем ничего не значило – речь шла о том, сколько уйдет вслед за отцом.