Трещина в могильной плите
Шрифт:
«Бить следует пяткой, а не носком, и как можно точнее. Если дверь расколется – считай, дело сделано и тебе повезло. Если нет… Что ж, бей, пока не разберешь ее, на чертовы кусочки, Эдди. Вот и все».
Он ударил. Слабо.
«Соберись, Эдди. Тут нет ничего сложного».
На этот раз ему повезло – удар вышел отменным. Дверь распахнулась, открывая коридор и лестницу, уходящую вниз. Он спустился так быстро, как смог, не обращая внимания на скрипящие половицы и перескакивая через две ступени.
Когда отец с утра проверил телефонные провода, то уже, видимо, знал – они обрезаны. Эд сделал это для того, чтобы в случае поражения отец не смог бы вызвать себе на помощь. Куда же запропастился мобильник Эда, можно было только догадываться. Эд отчего то хотел ощутить себя, в некоторой степени, героем. Отца не станет. Прекратятся побои, ссоры, прочее. Больше никто не будет заставлять Эда вводить животным яд в кровь. Никто не запретит ему стать музыкантом, наконец. Это было что-то очень личное.
Все комплекты ключей висели прямо у двери. Отец не взял их.
«А может, он и не собирался меня останавливать? Может, хочет, чтобы я нашел его и дал повод убить себя?»
Эд взял ключи, в спешке чуть не обронив их по пути. Требовалось смыть с себя кровь и закрыть рану пластырями, а потом… Потом, найти револьвер отца.
Эд зашел в ванную, чтобы поглядеть на себя. Зрелище было дерьмовым: правый глаз сильно заплыл, и над ним красовался свежий шрам. Перекись водорода зашипела, когда Эд нанес ее поверх, и начала щипать. Отец учил его в детстве обрабатывать раны самостоятельно. Часто раны появлялись из-за отца. Например, когда тот затушил об Эда сигарету.
Несколько пластырей ушли на лоб и правую щеку. Видимо, Эд каким-то образом распорол ее. Теперь она ныла и неприятно кровоточила. Когда он закончил обрабатывать раны, требовалось заняться важным делом – то есть, конечно же, поскорее заколоть Марти ножом. Прилюдно. А еще лучше…
Эд предположил, что револьвер хранится в кабинете отца и побрел туда. Руки дрожали и непослушно дергались. Связка ключей выпадала из рук уже пятый раз, и Эд мысленно обругал себя за не собранность. Он не мог объяснить себе некоторую ненависть к отцу, которая так явно проявилась в этот день. Она была в сто раз сильнее, чем обычно.
Наконец раздался щелчок, и дверь в кабинет бестолково открылась, открывая Эду большое помещение с огромным дубовым столом у окна слева и старым, большим шкафом справа. Эд медленно шагнул внутрь. Вопреки всем страхам, ничего не произошло. Оттуда никто не выскочил. Все хорошо.
Внутри было темно и тихо, словно там никого не было много лет. Эд двинулся к столу. В нем было три ящика, которые требовалось открыть. Во всех лежали какие-то документы, и Эд уже начинал терять надежду, как вдруг Эд заметил еще один небольшой ящичек, чуть правее. Это был не тайный ящик, просто у кого-то глаза были совсем плохи.
Самый маленький ключ из связки подошел идеально. Замок не издал звука, открыв отцовские внутренности. Ну, разумеется.
Он был здесь.
В оберточной бумаге, смазанной какой-то неприятной бесцветной и липкой жидкостью, среди коробки с патронами и каких-то мелких деталей. Прекрасный, слабо отливающий металлом, божественно опасный револьвер отца, который Эд собирался использовать.
Наверху раздался скрип, заставивший подскочить и захлопнуть ящик.
«Он же мне не пригодится? Зачем я вообще это делаю?»
«Мой отец сошел с ума», – сказал он себе. Да, так и есть. Эдди в агонии очнулся ночью, когда Марти поднимался по лестнице. И он смеялся, черт побери, смеялся. Говорил что-то сам себе, бубнил неразборчиво. Это ненормально. Напевал песню про Марти Роббинса. Говорил, что тот мертв, что бутылка пуста… Нечто в этом духе.
Да, это ненормально. Эд открыл ящик резким движением и достал револьвер. Он чувствовал себя таким злым только однажды – когда работал над своим альбомом.
Эд закрыл ящик на ключ, на всякий случай.
Это было не так уж давно – прошло всего лишь полтора года.
Эд был самоучкой. Он привык запираться в подвале, часами играя на барабанах, клавишных и гитаре под любую музыку, что любил. Спустя четыре месяца учебы ему удалось получить концерт в театре. Это было единственным счастливым событием во всей жизни Эдварда, как он всегда считал. Тогда он поклялся себе создать группу. Это себе обещают все дети, да?
Он был разочарован в поиске участников. Никто не был достаточно смел и музыкально настроен для того, чтобы играть с Эдом. Они боялись идти туда, куда он им показывал. Он показывал… Самую жуткую музыку на свете. Бог не даст соврать – так оно и было.
Была и куча невыполненных обещаний от жителей Трэмсвилла, которые говорили, что им нравится «звук». Они говорили, что не могут дождаться того, чтобы сыграть с Эдом. Но зачастую они даже не приходили на репетицию – и Лоуренс плакал, плакал, как маленькая девчонка.
И тогда появилась «After Life». Эдвард купил кассетный магнитофон за триста долларов и записал весь альбом. Он создал сто копий, распространил их по магазинам и отправился на радиостанции, прося трансляции. Эд объехал весь штат Джорджия на скутере, расклеивая листовки. Раз в неделю он ходил в магазины, чтобы забрать прибыль от продажи своих кассет по консигнации. Прибыль была ужасно неблагодарной, а ни одна станция так ни разу и не прокрутила «AL» в эфире. Эд остановил продвижение «AL». Он начал ненавидеть свой альбом. Ему постоянно звонили люди, которые звали его играть в свою группу. Они находили его номер в листовке, и было иронично и больно одновременно. Эд так ненавидел свой альбом, что от одних только воспоминаний у него ехала крыша.
«Сначала возьми его в руку. Вот так Эдди, все верно, левой рукой в обхват за ствол. Дулом вниз, рукояткой влево, ты не забыл? Теперь патроны. Все шесть штук в ладонь. Держи их аккуратно, черт побери. Теперь откинь дверцу и поверни барабан. Нижняя выпуклость должна совпасть с выемкой».
Отлично, Эдди. Отлично!
Слова отца звучали в голове. На этот раз они сыграют пользу, только не для Марти Лоуренса, видимо. Это казалось забавным.
«Вращай его на себя и заполняй камеры патронами. А теперь закрой дверцу. Не вздумай взводить курок или делать что-то еще. Никогда не храни его на взводе, иначе пружине конец. А теперь давай, покрути его на руке».