Третьего не дано?
Шрифт:
— Да ты в своем ли уме, отче?! — Краска столь густо заливала лицо Голицына, что оно было уже багровым. Он решительно поднялся по ступенькам и, понизив голос, чтоб не слышали понемногу собирающиеся в отдалении любопытные горожане, потребовал: — Отыди, отче. В остатний раз тебя призываю, ибо мы пришли ныне о мирском с им глаголить, а не о духовном, потому ты тут без надобности.
— Вам глаголю, чада неразумныя, — словно не слыша боярина, продолжал отец Антоний, вздымая крест высоко над головой, — одумайтесь, пока не поздно, ибо господь моими
— Уйди! — рявкнул потерявший последнее терпение Голицын.
— Да вот и грамотка оная со словом государевым! — взвизгнул Сутупов, обращаясь к тревожно загудевшей толпе и вытаскивая из-за пазухи какую-то тоненькую трубочку, с которой и впрямь тяжелыми блямбами свисали две свинцовые печати.
— Слыхал, что думный дьяк сказывает?! — заорал Голицын.
Но должного эффекта на отца Антония демонстрация государевой грамоты не возымела. Он продолжал вещать все так же громко и отчетливо:
— А те, кто слышит меня, но не внемлет, прокляты будут в веках, яко было проклято потомство Иуды Иска…
Договорить у священника не получилось. Сила слова, увы, в который раз оказалась слабее силы тела и… силы боярских рук. Взятый Голицыным за грудки и отброшенный вниз, он кубарем покатился по лестнице.
Приземлился отец Антоний тоже неудачно — виском о последнюю ступень.
Толпа разом охнула и вновь загудела, но на сей раз в этом гомоне было куда больше угрожающих ноток. Послышались и злые выкрики.
Однако боярин, успокаивая себя тем, что ни один на помощь священнику не ринулся, во всяком случае пока, поспешил с пояснениями.
Тыча толстым пальцем в распростертого отца Антония, по лицу которого, начинаясь от правого виска, неспешно потекла алая струйка, он заорал:
— Али не зрите, что он не в себе был?! Да к тому ж ничего с ним не стряслось, жив-живехонек. — И зло добавил, как припечатал: — Прихвостень годуновский! — Но, понимая, что промедление чревато, отрывисто распорядился Молчанову, командовавшему стрельцами: — Двоих оставь тута. Пущай подсобят божьему слуге, хошь и обезумевшему. Шестерых самых-самых с нами, а остатние близ крыльца и на двери с десятником. Да пущай ентих квелых сменят, — кивнул он на нетерпеливо переминающуюся с ноги на ногу ночную стражу, жаждущую побыстрее уйти домой. — И чтоб ни один сюда не прошмыгнул, пока… пока мы тайного слова не зачтем!
Снегирь даже не думал, кидаясь к священнику, что тем самым он может ловко увильнуть от мерзкого дела, — просто ринулся, и все.
Лишь потом, заботливо вытирая с его раны кровь, он понял, что его с собой не взяли, оставив подле отца Антония, и он еле слышно прошептал продолжавшему пребывать в беспамятстве священнику:
— Благодарствую, отче…
— Ты, ты и ты, — быстро указал Молчанов на тех, кого выбрал и, воровато оглянувшись на все ближе подступающую к крыльцу толпу, которая увеличилась до сотни, метнулся следом за вошедшими внутрь…
Глава 25
Танго со
Все это я узнал только потом, а пока в душе все сильнее подавало голос тягостное предчувствие, что я безнадежно опаздываю.
Оно уже не просто шевелилось, а ворочалось во мне, как потревоженный медведь в берлоге, а значит, дебаты с несговорчивыми караульными надо срочно заканчивать, и если не выходит мирно, то пусть будет… как будет.
Я еще раз все прикинул.
Получалось не ахти.
Яузские ворота были построены хитро, и проход в них вел не по прямой, а зигзагом.
Но и деваться было некуда — казак с каждым моим ответом смотрел на меня все более недоверчиво.
Если так пойдет дальше, то еще чуть-чуть, и мне придется спешиваться, а это уж ни в какие ворота, даже… извилистые Яузские.
Эх, была не была…
— Говоришь, не в те, — протянул я. — Оно верно. Только словцо-то тайное, а потому… Ну-ка, подь сюда. — И поманил казака поближе.
Едва он подошел, как я тут же со всей силы звезданул его носком сапога, метя под подбородок, навскидку метнул нож во второго, ухватившегося за пищаль, и… выручай, Чалый.
Замешательство было недолгим. Вскоре раздались первые выстрелы.
Били на удивление метко — одна пуля вообще прошла в каких-то миллиметрах от моего виска, обдавая жаром, и вроде как легонечко куснула.
Проведя рукой по виску, я увидел на ладони кровь, но немного, а считать царапины, когда на кону жизнь, не стоит, и я ожег Чалого плетью, пытаясь ускорить его ход до предела.
Вообще-то московские улочки, даже относительно широкие, вроде Солянки, по которой я скакал во весь опор, не приспособлены для таких скачек. Приходилось все время орать случайным прохожим: «Пади! Пади!»
Впрочем, орал я недолго, вспомнив, что впереди меня ждут еще одни ворота — на сей раз в Китай-городе. Пришлось даже чуть сбавить ход, выехав на Варварку.
Окинув злым взглядом бывшие хоромы Федора Романова и столь же сурово высящийся по соседству с ним каменный дом на Английском подворье — хоть бы что-нибудь предприняли, заступившись за сына своего усопшего благодетеля Годунова! — я неспешно подъехал к последним на моем пути, если не считать кремлевских, воротам.
Однако тут все прошло на удивление гладко — по всей видимости, из-за отсутствия казаков, — и я практически не по терял ни секунды, а сразу после ворот вновь погнал бедного Чалого вскачь.
Судя по тому, как оборачивался на меня народ, маскировка пошла прахом. Ну и к черту ее — будем плясать от обратного, как я сам советовал Зомме.
В конце концов, если тот же Сутупов и иже с ним выбрали тихое утреннее время для убийства, значит, они опасаются реакции горожан, которая может оказаться и неблагоприятной.
«А мы тогда хрен ему, а не тишину и тайну», — рассудил я и, отъехав от стен Китай-города на полсотни метров, завопил на всю Варварку, только на сей раз уже не «Пади!», но гораздо более тревожное: