Третьего не дано?
Шрифт:
— Царя убивают!
— Какого?! — вытаращил глаза мужик, застывший возле забора.
Ну да, с учетом того что вроде как один государь низложен, а второй — в Серпухове, получалось несколько загадочно. Но я не ответил, заорав пуще прежнего:
— Ратуйте, люди добрые! Спасайте государя!
Кстати, подействовало. Спустя минуту, оглянувшись через плечо, я увидел, как за мной во всю прыть несутся не меньше десятка горожан. Трудно сказать, с какой именно целью, но ведь бегут.
Да и не звери они, а значит, скорее всего, бегут защитить.
Ну что ж, хоть какая-то подмога.
И пускай они не полезут вместе со мной в палаты, но погорланят возле них что-нибудь неодобрительное — все польза.
А там как знать: вдруг эти гневные вопли окажутся для убийц царевича той последней каплей, которая заставит их… нет, не отказаться от затеянного — всего-навсего отложить.
Но мне и того довольно.
Я несся и в то же время понимал, что Чалого пуля тоже не миновала — уж больно он жалобно всхрапывал. К тому же конь все чаще припадал на левую заднюю ногу. Оглянувшись, я не заметил на ней крови, но это ничего не значило — просто я ее не увидел.
И я, мысленно попросив у лошади прощения, принялся… нахлестывать ее, стремясь выжать те остатки, которые она в состоянии мне отдать.
Пролетая во весь опор по Варварке, я не замечал никого на своем пути. До сих пор не знаю, сбил ли я какого-то из зазевавшихся горожан или все они в последний момент сумели изловчиться и вынырнуть из-под копыт Чалого.
Мне было не до того.
Перед глазами стояло умоляющее лицо Бориса Федоровича, которому я обещал то, что сейчас стремился выполнить любой ценой.
Тут же, почти рядом с ним, в некоем тумане виднелась… решетка с прильнувшим к ней любопытным черным зрачком, который неотрывно смотрел на меня, словно хотел о чем-то попросить.
Я догадывался о чем, вот только успею ли?!
А рядом с решеткой возникла и заколыхалась все в том же призрачном тумане коренастая фигура царевича.
Опершись левой рукой о стену и полуприсев, он, приняв какую-то нелепую позу, почему-то демонстрировал па то ли из вольты, то ли из бранля.
Только через секунду меня осенило, почему я увидел его именно так.
Дуглас!
Юный шотландец сегодня вместе с убийцами своего ученика.
«Хорош гусь! — зло подумал я. — Или ему любовь окончательно застила мозги?!»
А вот любопытно, как он будет смотреть своей жене в глаза после участия в убийстве ее матери и брата? И о какой чести он сможет потом говорить?!
И интересно, как она воспримет шотландца после случившегося? Неужто потом ей ничего не будет вспоминаться?
Впрочем, князь Владимир тоже вначале убил отца и братьев строптивой невесты, а потом преспокойно поимел ее прямо на пепелище взятого и сожженного им Полоцка, и ничего — жили.
Правда, закончилось плохо — развелся он с нею, но до этого она успела изрядно нарожать ему. Одних сыновей несколько штук [142] . Так что у Дугласа есть неплохой шанс на счастливую семейную жизнь…
Кстати, возможно, уже сейчас он показывает царевичу прощальное па нового танца.
Красивого танца под названием «Танго смерти»…
Мать-царицу Марию Григорьевну первой повели наверх по лестнице, ведущей из трапезной на женскую половину палат. Сопровождали ее двое стрельцов. Следом за ними поднималась бледная как полотно Ксения, а рядом, но на шаг позади, шел князь Рубец-Мосальский.
142
Имеется в виду сватовство Великого киевского князя Владимира Святославича к полоцкой княжне Рогнеде, когда он после ее отказа выйти замуж за сына рабыни взял Полоцк «на копье» и все-таки женился на ней. Трудно сказать, сколько именно сыновей родила ему впоследствии Рогнеда, но точно известно, что именно она — мать Ярослава Мудрого, Владимира, Мстислава и Изяслава.
— Я не понимаю… — озадаченно начал было задержавшийся внизу Квентин, встревоженно оглядываясь на людей, остающихся подле царевича.
— Чего непонятно-то?! — возмутился Голицын. — Сказано, государь жалует тебя царевной, так что поспешай следом за ними, а тут тебе делать неча!
Квентин перевел взгляд на Федора, умоляюще смотревшего на него, и в памяти всплыли вчерашние слова Дубца, который, как назло, куда-то запропал: «Худое умышляют…»
Правда, когда он в первый раз увидел Ксению, то все сразу вылетело у него из головы, но сейчас сызнова вернулось.
Впрочем, боярин ясно сказал, что они пока зачитают царевичу грамотку от Дмитрия Иоанновича, в коей дают повеление Федору Борисовичу отдать в жены свою сестру ему, Квентину, и… может быть, так положено, чтобы его, Дугласа, хотя он и жених, рядом не было?
«Странные обычаи, кои мне неведомы, вот и чудится невесть что, — мелькнула в голове спасительная мысль. — Да тут еще эта досадная неприятность с обезумевшим священником. Вон и мать ее тоже пошла наверх. Наверное, я должен вначале испросить ее благословения, она же старшая теперь, — осенило его, — а уж потом спуститься к царевичу. Они же мне не пояснили, потому что забыли или не подозревали о том, что я не знаю установленного порядка».
И он, согласно кивнув Голицыну, поспешил догнать уже поднявшихся к тому времени на свою половину женщин.
Боярин удовлетворенно крякнул и покосился на Молчанова, выразительно указав ему глазами на дверь в противоположной стороне трапезной, ведущую на мужскую половину.
Тот склонил голову в знак того, что все понял, и неспешно сместился к ней, перекрывая Федору возможный путь к бегству.
Сам боярин по-прежнему предусмотрительно оставался близ входной двери, ведущей в темные сени.
— Мы-ста пришли, царевич, дабы огласить тебе грамотку с повелением истинного государя нашего Дмитрия Иоанновича, — выспренно произнес он и замер в ожидании гневной реакции Федора, но белый как мел царевич продолжал молчать.
Пришлось распроститься с первым вариантом плана — возмущенно кинуться на него, как бы карая за худые слова о новом государе, не получалось.
Голицын перевел взгляд на Сутупова.
Тот выступил вперед и неспешно принялся разворачивать свиток, а оставшаяся четверка стрельцов стала медленно приближаться к царевичу, беря Федора в кольцо…