Третий дневник сновидений
Шрифт:
– Это верно, - сказал Генри.
– Но тот, кто не знает, чья это дверь, не сможет стащить его личную вещь, а значит, не переступит порог.
– Он ласково погладил дверь.
– Здесь нам абсолютно никто не помешает. И у нас будет убежище на случай... на случай, если оно нам понадобится.
Грейсон продолжал смотреть с сомнением. Мне доводы Генри тоже не казались бесспорными.
– Минуточку. А как было с дверью Эми? Там у меня гоже не было никакой личной вещицы.
Эми - это четырёхлетняя сестрёнка Генри, и в одном из сё пространств, сахарно-сладком, небесно- голубом, наполненном воздушными
– Ты могла попасть в пространство снов Эми только потому, что я тебе открыл дверь и взял тебя с собой, - объяснил мне Генри и вздохнул, демонстрируя нетерпение.
– И потому что при тебе всё время была моя личная вещь. Теперь пошли.
Я продолжала смотреть на него недоверчиво.
– А-а... но, значит, кто-то может точно так же пробраться, невидимый, через порог вместе с нами. Как я недавно последовала за тобой во сне о Би, став дуновением воздуха. Ты с этим уже не считаешься?
Генри вздохнул. Может, от нетерпения, может, потому, что он про этот эпизод не хотел вспоминать.
– Для этого надо было, во-первых, иметь мою личную вещь, а во-вторых, преодолеть все энергетические поля, которые я создал позади нас.
– Он показал на стену мерцающего воздуха, которую недавно создал метрах в двадцати небрежным движением руки.
– Она держится до тех пор, пока на неё смотришь, чтобы не пропускать возможных преследователей.
– Энергетические поля, которые сдерживают невидимок, - пробормотал Грейсон.
– Надо же мне было уйти из кино, чтобы попасть на фильм здесь.
Это как сказать.
– Фильм про людей, настолько всесильных во сне, что они могут становиться даже невидимыми, но при этом их могут остановить энергетические поля, которые приснились другим людям, - добавила я.
– Вряд ли это получит премию Оскар.
– Не говоря о том, что чертовски трудно было бы показать в этом фильме невидимых актёров.
Ничего, я видел фильмы похуже. Так пойдём же!
– Генри открыл дверь, придержал её и подтолкнул нас по очереди через порог.
– Только не бойтесь собаку: она ничего вам не сделает.
При слове «собака» мне захотелось сразу вернуться, но Генри быстро закрыл за нами дверь и прислонился к ней спиной. Я огляделась. Никаких собак, к счастью, не было видно. Мы оказались в комнате, набитой всяческой мебелью и вещами. По стилю это больше подходило к галстуку, который мне дал Генри (и который я перед сном повязала себе на талию как пояс). Цветастые ткани на диване, креслах и настольных лампах соперничали с покрытыми вышивкой подушками, красочными персидскими коврами и традиционными викторианскими росписями. На стенах висели эстампы с картин маслом, на которых можно было увидеть балерин в розовых нарядах, а на любом свободном месте - на подоконнике, пианино, на тяжёлых тёмных шкафах и комодах - стояли горшки с цветущими пурпурными цикламенами. И огромной золотой клетке возле пианино сидел попугай, он скрёб себе грудь и с интересом посматривал на нас.
– Какой кошмар!
– сказал Грейсон, совершенно подавленный.
– Сам ты кошмар, самовар, -
– Корки, воспитанные птицы так себя не ведут.
– Голос подала старая дама, сидевшая в глубоком цветастом кресле возле камина и вязавшая что-то пёстрое.
Маленькая, изящная, с волосами сиреневого цвета, в цветастом платье, она так идеально сливалась с узором кресла, что я лишь сейчас её обнаружила. Она сдвинула очки на кончик носа, чтобы лучше нас разглядеть.
– Но скатерть ещё не готова.
– Это ничего, миссис Ханикатт, - мягко успокоил её Генри.
– Не обращайте на нас внимания.
– Вы мне не мешаете.
– Старая дама постукивала вязальными спицами.
– Я только не люблю, когда меня торопят. Моё дело долгое, очень долгое.
– Совершенно правильно.
– Генри медленно подтолкнул Грейеона и меня мимо кресла миссис Ханикатт и мимо попугая к полированным стульям, стоявшим около небольшого круглого стола.
– Мы просто недолго тут посидим. Забудьте о нашем присутствии. Вяжите спокойно и счастливо.
В его голосе было что-то завораживающее, как у ярмарочного гипнотизёра из старых фильмов. И он, казалось, действовал.
– Когда я вяжу, я всегда спокойна и счастлива, - сказала миссис Ханикатт, уже больше себе самой, чем Генри.
– В этом есть что-то чудесное. Я всегда говорю: если бы все люди начали вязать, мир стал бы прекрасным.
– Садитесь.
– Генри повернул один из стульев, сел на него верхом, как наездник, и удовлетворённо посмотрел на нас.
– А где собака?
– шёпотом спросила я.
– Ах, она снится миссис Ханикатт лишь иногда. По большей части её видения совсем безобидны, во всяком случае, когда она сидит тут в комнате и вяжет.
– Ямочки в уголках рта Генри стали ещё глубже.
– Собака вполне соответствует её образу жизни.
– Как это ужасно!
– прошептал Грейсон, и было не понять, имеет ли он в виду атмосферу этого жилья или тот факт, что сны миссис Ханикатт полностью воспроизводят течение её скучной жизни.
– Ты можешь говорить громко: она и во сне плохо слышит.
– Генри отодвинул в сторону горшок с цикламенами и опёрся на подставку локтем.
– Она живёт прямо напротив нас и кормит наших кошек, когда мы в отпуске. За это мы поливаем её цветы, когда она навещает своих братьев в Бате. Мне понадобилась вечность, чтобы найти её дверь, но чем чаще я её... м-м-м... посещаю, тем больше приближается её дверь к моей, а значит, и к вашим.
– Он обвёл взглядом комнату и улыбнулся нам.
– Лучшей штаб-квартиры не может быть. Как, по-вашему?
Грейсон мрачно посмотрел на него.
– Ничего не скажешь, крутая идея - использовать бедную старую даму. Я не понимаю, как это поможет нам решить наши проблемы? Вообще, что нам даст, когда мы будем каждую ночь дежурить в этих коридорах?
– Он глубоко вздохнул.
– Завтра опять проснусь, как собака, голодный и усталый.
– Понимаю, у тебя всё здесь вызывает отвращение, - сказал Генри мягким, убедительным тоном.
– Но ты же видел, что будет, если просто оставаться в стороне. Артур и Анабель месяцами совершенствовали свои способности, каждую ночь. Тем напряжённей нам надо упражняться и экспериментировать, чтобы не отставать...