Третий фланг. Фронтовики из будущего
Шрифт:
Девушка записала его слова и продолжила задавать вопросы: – А какой истребитель, по-вашему, лучший?
Александр Иванович улыбнулся, услышав этот вопрос: – Да как вам сказать, у каждого истребителя своя задача, под которую он создается и для решения которой используется. Например, МиГ хорош как высотный перехватчик, а в собачьей свалке от него проку мало. Это уже задача «яков» и ЛаГГ-ов. Но у них вооружение слабовато, пулеметы калибра 7,62, они называются ШКАС, лучше менять на УБС. Но вам, наверно, это неинтересно?
— Нет, ну что вы, наоборот интересно, продолжайте, пожалуйста. Я ведь тоже хотела быть летчиком, но не прошла по здоровью. Я специально сюда напросилась, чтобы с летчиками
— Ну, тут он прав. Во-первых, истребитель машина одноместная, и второго человека туда не посадишь, во-вторых, рисковать вашей жизнью он не имеет права, и, в-третьих, даже в двухместном самолете в бою второй человек без дела не сидит. Это в АДД хорошо. Поднялись повыше, прошли над облаками, отбомбились, и домой. А у нас так в бою головой накрутишься, что к вечеру шея как деревянная. А про У-2 вы зря так думаете. Для ночных вылетов он очень хорошо подходит. Подкрадывается тихо, летит низко. Прилетели, гранатами всех закидали, и домой отсыпаться. На них женщины летают. Их даже немцы прозвали «Ночные ведьмы». Говорят, что даже за каждый сбитый ночью У-2 немцы получают награду и отпуск.
— А вам лично, Александр Иванович, какой самолет больше нравится? — не унималась Надежда.
— Раньше летал и на МиГ-е, и на «яке», но недавно получил новый И-185. Отличная машина. Правда, чтобы на нем летать, нужен большой опыт, но в умелых руках он чудеса творит. Умеет Поликарпов машины делать, не зря Чкалов его хвалил.
Беседа плавно перетекла в разговор ни о чем двух молодых людей. Говорили о музыке, кино, литературе. Но почему-то разговор никогда не переходил на то, что было до войны. Едва Покрышкин попытался заговорить о довоенной жизни, Надя впадала в некий ступор, и разговор срочно приходилось переводить на другую тему.
— Ой, заболтали вы меня, Александр Иванович, а я и забыла про основную тему статьи, — встрепенулась девушка. — На вас рапорт написан на представление к званию Героя Советского Союза.
Летчик об этом слышал, но относился к этому спокойно. Звезда Героя – это замечательно, но думать о том, что будет когда-то, если каждый день можешь погибнуть, он уже отвык давно.
— Да не совершал я особых подвигов, чтобы меня награждали. Воюю, как и все, не хуже, не лучше. Я не герой, просто хороший летчик.
— Не скромничайте, — улыбнулась капитану Надежда, — у вас за последние семь дней боев – девять сбитых немецких самолетов. А вы говорите, не герой.
Лицо Покрышкина вдруг посерьезнело. Он закусил губу и сжал кулаки. Военкор поняла, что сказала что-то не то, но она хотела его поздравить, а получилось наоборот.
— Вы, Александр Иванович, меня извините, я не знала, что это тема вам неприятна, — оправдывалась она, искренне не понимая, что сказала или сделала не так, — вы, наверное, в этих боях друзей потеряли, а тут я со своей статьей влезла. Простите меня, дуру глупую. — Она говорила, и ее голос начал предательски дрожать.
Покрышкин резко выдохнул, словно снимая с себя оцепенение.
— Нет, Надя, вы не виноваты. Просто вспомнил кое-что.
Он расстегнул нагрудный карман гимнастерки и положил на стол фотографию. На фото, сделанном с низколетящего самолета, была изображена сгоревшая грузовая машина, стоявшая на зимней дороге в степи, а вокруг машины лежали какие-то странные не то свертки, не то тряпичные куклы. Чтобы лучше рассмотреть фотографию, девушка взяла ее в руки и поднесла к лицу.
—
Его голос стал каким-то пустым и безжизненным. — Шофер потом в госпитале рассказал, что как увидел самолет, сразу по тормозам. И крикнул сопровождающей: «Ты ребятишек подавай, а я их принимать буду». Человек десять снять успели, пока немец очередью женщину не срезал и детишек, что рядом с ней были. А тут еще бак загорелся, видно, трассер попал. Короче, очнулся мужик, ноги перебиты, машина догорает. Ребятне, что постарше сказал: «Идите вдоль дороги», и сознание потерял. Кто-то ушел, кто-то остался. До деревни дошел один шестилетний парнишка. Один спасся из двадцати шести человек. А на следующий день утром мы их нашли. Дети, которые спаслись из огня, ночью замерзли. Мне врач в госпитале сказал, что и шофер долго не протянет. Он или без сознания лежит, или бредит и кричит: «Там дети плачут, детей спасайте, они же сгорят все». Вот теперь как вижу немецкий самолет, все кажется, что это он в нем сидит. От тарана только и удерживает то, что надо этих гадов всех уничтожить. Вот, Надя, теперь ты понимаешь, почему я за семь дней девять самолетов сбил.
— Понимаю. Ты мне можешь данные того фотокора дать? Я напишу про этих детей, а фотографии у него возьму.
— Это лучше в штабе узнать, сейчас сходим, я нашего замполита спрошу. У него должны быть.
До штабного блиндажа они шли молча.
— Товарищ военкор, а я уже вас искать собрался! — окликнул их замполит полка. — Думаю, куда это Покрышкин такую красавицу увел. Очень хорошо, что я вас нашел. У нас минут через пятнадцать машина пойдет в город. На ней вы и поедете.
Замполит полка был мировой мужик. Общался со всеми просто и лишний раз не дергал людей по партийной части. В прошлом сам летчик, был списан на землю после ранения. Он понимал, что лишние полчаса сна полезнее для летчика, чем десять партсобраний.
— Товарищ майор, — обратился к нему капитан, — помнишь, к нам фотокор приезжал, ну тот самый.
— Помню. — С лица майора сразу исчезла улыбка. А он сам в один миг из доброго дядьки превратился в жесткого волевого человека.
— Товарищу военкору нужны его контакты, чтобы взять фотографии.
— Фотографии у меня есть, перед отъездом зайдите ко мне, подберем несколько штук, — и тут же вернулся в роль доброго замполита.
— А ты, Покрышкин, не отвлекай девушку своей болтовней, ей скоро ехать.
Уже провожая военкора до машины, летчик спросил: – Надя, а можно задать один вопрос?
— Можно, — спокойно ответила та.
— А зачем ты волосы в такой цвет красишь, тебе он совсем не идет.