Треугольник
Шрифт:
И вдруг я испугался — что моя голая женщина, возможно, не одна… что я могу потерять ее… Испугался также — что я другой, совершенно другой — не голый… И меня охватило безумное желание — сбросить с себя все свои тряпки, оголиться. И я испугался своей наготы…
Сапожник взорвался:
— Если б кто-нибудь ударил, убил его! Наверно, сейчас его видят и мои дочери, и моя жена!.. Ух! Неужели его так и не застрелят?
Внутренняя дверь кухни открылась, и в столовую вошли вооруженные старинными охотничьими ружьями люди — учитель и еще трое.
— Смотрите! Смотрите! — крикнул
Учитель подошел к нему.
— И все идут в эту сторону, — сказал учитель и насупился. Затем лицо его приняло еще более суровое выражение, и он добавил: — Ничего у них не выйдет — не придут! Не так-то это легко, мы не дадим…
Я вздрогнул от его слов и выразил слабый протест:
— Зачем вы так? Что они нам сделают?
— Что сделают? — спросил учитель тоном совершенно неожиданным для меня. И вдруг вскипел: — Ничего особенного! Просто покажут свои тела, покажут свои голые тела, и все. А после они захотят, чтобы и мы оголились… Вот что они сделают!
— С кем разговариваешь — с ним? — обдав меня холодным взглядом, подосадовал буфетчик.
Учитель, буфетчик и другие стали неузнаваемы. Я подумал о моей голой женщине: «Только бы спасти ее, и больше мне ничего на свете не надо».
— Они голые, безмозглые! Ты что, не видишь? — раздраженно бросил мне пришедший вместе с учителем неизвестный. — Сегодня мы попробовали поговорить с одним из них по-человечески. Не получилось. И мы его — бах! Так-то… — И он звонко прищелкнул языком.
— Теперь разрушатся наши очаги, и не будет у нас покоя!.. Смотрите, они не боятся и не защищаются…
В конце улицы показались еще два голых человека. Это были юноши — рослые, статные, с широко открытыми голубыми глазами. Они были красивы, но красота их вызывала странное чувство, какое-то противоположное чувство — хотелось кричать, причитать, вопить.
— Я больше не могу! Стреляйте! — ломающимся от ярости голосом взвизгнул буфетчик. — Им нет конца.
Показались и две женщины, одна с ребенком на руках, другая, вероятно, ее мать — нагая старушка.
Дверца в воротах с низким козырьком внезапно отворилась, и в сторону молодой женщины полетел кусок железа; железо ударило ей в ногу, женщина удивленно огляделась и повалилась на землю.
— Так! — возликовал сапожник.
Я побежал в гостиницу и ворвался в свой номер. Кровать была пуста. Я кинулся в коридор, постучался в две-три двери, потом из окна уборной посмотрел во двор. Во дворе, возле кочегарки, на заляпанном черным мазутом снегу лежала моя голая женщина. Вокруг толпилось человек тридцать, и они пинали ее ногами и оплевывали…
Тело женщины было измазано грязью. У нее не было желания защищаться, она не понимала, чего от нее хотят, и удивленными, умными глазами смотрела на измывающихся над нею людей. А те смотрели на ее тело, на ее соразмерные формы, тугие груди, и в их сердцах зарождалось желание любить, но вместо того чтобы целовать это тело, обожать и боготворить эту женщину, они пинали ее ногами.
Глаза людей, убивавших женщину, почему-то улыбались, были полны страсти, ликования. Все эти люди уже и сами не знали, чего они хотят.
Некто
— Зачем вы так?.. Прошу вас… — пролепетал я, закрыв глаза.
Меня оттолкнули, ударили по голове. Я хотел пробиться к телу, защитить его… Когда я пришел в сознание, голая женщина была завалена снегом.
Голых людей становилось все больше. Они спускались с близких гор и по извилистым, тесным улицам подходили к площади. Было уже довольно светло, и они были не бестелесными существами, а людьми.
Из-за ограды грянул ружейный выстрел. Голый человек упал навзничь. Со всех сторон полетели камни. Голые люди были сильными, их с трудом сбивали с ног. Тут и там распахнулись ворота частных гаражей, выкатились автомашины, рванулись навстречу голым людям. Воодушевление росло…
Голых людей становилось все меньше и меньше. Наконец высыпали из закоулков женщины — с палками и с кухонными принадлежностями в руках, звероподобные мужчины с топорами, из гостиницы вышли учитель, буфетчик и остальные. Со двора гостиницы вывалила сделавшая свое дело толпа — возглавляемая кочегаром… Примчались и дети…
И все наносили удары, стреляли, били — камнями, палками, чем попало.
Мне было уже все равно; я видел восторженное исступление жалких, трусливых и, должно быть, больных людей…
И мне захотелось погибнуть. Можно было бы оголиться и побежать, пристать к голым людям, и увесистый кусок камня покончил бы и с этой моей сказкой… Однако было холодно, и я только мысленно захотел, мысленно сбросил с себя одежду.
На площади скопилось множество неподвижных тел; голые, они гармонировали с белым снегом и напоминали волны. И не было вокруг следов крови, следов смерти — и все случившееся действительно походило на сон.
Вокруг площади теснились возбужденные люди в черных длинных пальто. От них клубами поднимался пар, но им было холодно. Теперь они были в еще более лихорадочно-приподнятом настроении и, быстро повертывая головы, высматривали — нет ли где уцелевших голых людей…
Я почувствовал, что отныне они будут еще более жестокими, еще более жалкими и еще более несчастными.
Я хотел и не мог представить себе — какая сила должна защитить этих вооруженных топорами, ружьями и машинами бедных людей…
Учитель обозревал окружающее, и вдруг вдали, в самом конце улицы, там, где она переходила в нагорную тропу, он увидел голого человека.
Это была старая женщина со струившимися по спине седыми волосами, которая уходила, убегала прочь от площади.
Учитель усмехнулся, сунул в ствол ружья патрон, прицелился и выстрелил.
Старая женщина продолжала идти.
Люди повернулись лицом к учителю.
Учитель снова зарядил ружье и снова выстрелил.
Старая женщина продолжала идти. Она дошла до скалы, и тело ее слилось с чертой горизонта. Несколько человек недоуменно посмотрели на учителя и все вместе вскинули ружья. Раздались выстрелы.