Тревожное лето
Шрифт:
В тот же день, часов в пять вечера, в аптеке на Светланской некая гражданка, закупила большое количество бинтов, ваты, йода. Дежуривший там Кержаков сразу обратил на нее внимание. Дама взяла извозчика и укатила на Голубинку. Кержаков, соблюдая меры предосторожности, последовал за ней. У мальчишек, крутившихся возле дома, выведал, что даму зовут Вандой и фамилия ее Гринблат. Вернувшись в отдел, Артем доложил обо всем Хомутову, предложив немедленно произвести у Гринблат обыск. Хомутов возразил и посоветовал не торопиться с обыском. «А вдруг кроме медикаментов мы ничего не обнаружим, что тогда? — спрашивал он. — На хвост соли ей насыпешь, что ли? Надо крепко подумать, и, главное, не спугнуть, если она действительно связана с бандой».
— Что она представляет из себя? — спросил Губанов у Кержакова.
Тот прикусил верхнюю губу — так он всегда делал при глубоком раздумье:
— Да ничего вроде баба. Я бы сказал, очень даже ничего.
Губанов отмахнулся:
— Да я не про то. Гляжу, как побывал за кордоном, так совсем развратился. Скажу вот твоей хозяйке при случае — будешь знать «очень даже ничего». Мне интересно, чем она занимается, какие и с кем связи.
— Вот чего не знаю, не ведаю пока, брат Губанов, Что баба очень даже симпатичная, это без всяких сомнений. Сам убедишься. Замашки аристократки, лайковые перчатки, сумочка из кожи, как его... крокодила. Пока все.
Наблюдение за Гринблат продолжалось, с нее буквально глаз не спускали. Оказалось, что она нигде не работает, часто бывает в ресторанах. Губанов взялся за изучение архива городской комендатуры, и тут выяснилось, что на нее давно заведено уголовное дело. Ванда торговала контрабандным товаром, содержала опиекурильню. Когда на очередной оперативке перечислялись «заслуги» Гринблат, Борцов вспомнил, что ее имя упоминалось в деле некоего Ефима Рубинова, контрабандиста, проживавшего в приграничном маньчжурском городе Хулинсяне и не раз поставлявшего наркотики Ванде. Борцов сам вел дело Рубинова. Он принес папку, зачитал показания арестованного. Тут же решено было под видом ходока из Хулинсяна направить к Гринблат одного из сотрудников. Остановились на Губанове. Хомутов, придерживая щеку, говорил:
— Она баба красивая. И ты парень видный. Только не дай окрутить себя.
Губанов покраснел.
— Ей небось за тридцать, а Андрею двадцать пять, — заступился Кержаков.
— Тридцать два ей, — уточнил Борцов, шелестя страницами, — но это к делу не относится.
Хомутов подвел итог:
— На связи у тебя будет Лукин. Чуть что, действуй через него. Ежели раненые или раненый у Гринблат, то будем брать ее. Ежели нет, то... будем искать дальше. Думаю, вопрос решится в течение двух суток,
Губанов попросил доставить из тюрьмы Рубинова и долго говорил с ним.
Японский консул Ахата Сигеру позвонил председателю губисполкома Вольскову и сказал, что сегодня во Владивосток приезжает представитель фирмы «Мицубиси» Табахаси Сиба и Ахата хотел бы, чтобы Вольсков принял Табахаси. Вольсков спросил, с какой целью приезжает Табахаси. Ахата ответил, что фирма послала его начать переговоры о закупке цветного металлолома. Вольсков согласился принять представителя и назначил время.
Ахата жил во Владивостоке четыре года, хорошо знал город. Сын его учился в русской школе, кроме того, Ахата нанимал для себя репетиторов — из бывших офицеров. Сам он всегда был со всеми приветлив. Часто устраивал в особняке консульства пирушки, но лица своего не терял.
В одиннадцать утра на железнодорожном вокзале Табахаси встречали Ахата и помощник Вольскова Анатолий Линьков. Вместе с Табахаси прибыл в качестве переводчика житель Харбина Артур Артурович Ростов, человек лет шестидесяти, седой и чопорный, из бывших офицеров, если судить по безукоризненной выправке. После короткой церемонии приветствия Табахаси сел в черный «паккард», а Ростова повез Линьков. Автомобили вырулили на Алеутскую и направились к консульству. Когда выехали на Светланскую, Ростов, ощущая неприязненный взгляд Линькова, сказал:
— Я не белогвардеец. Я зубной врач.
— Ну и что?
— Это просто для информации.
— Благодарю вас.
Ростов разглядывал через стекло кабины город.
— Давно я не бывал, во Владивостоке, — вздохнул. — А ведь супругу тут похоронил...
Линьков сидел с каменным лицом. Для него все, кто жили в Харбине, были если не врагами, то и не друзьями.
— А с японцем связался, — продолжал Ростов, — потому что очень уж хотелось побывать на родине. Табахаси, когда я жил в Токио, брал у меня уроки французского. Поэтому и предложил мне поездку. Как было отказаться! Кто на моем месте устоял бы?
Линьков молча слушал, шофер сигналил пешеходам.
В столовой консульства уже готов был стол с закуской. Ахата произнес маленькую речь о дружбе между русским и японским народами, крикнул «банзай» и опрокинул рюмку водки. Линьков постарался быстрее удалиться, чтобы японцы не заметили голодный блеск его глаз.
Потом он докладывал председателю губисполкома:
— Сто тонн стреляных гильз хотят купить у нас, Ахата говорит, мол, за этот лом они поставят нам пять кавасак. Вот здорово! Целый флот рыбный.
Вольсков в накинутом на плечи полушубке курил самокрутку, слушал Линькова и глядел на дверцу печки, в которой потрескивали дрова. В кабинете стоял лютый холод, паровое отопление не работало, а тут еще последнее время Вольскова мучила стенокардия. Надо бы отлежаться, да все дела не отпускали, а их с каждым днем становилось все больше. Не за горами сев. Каждый день из волостей возвращались уполномоченные: картина на селе безрадостная. К тому же не давали покоя, особенно в приграничных районах, белогвардейские банды и шайки хунхузов.
— Значит, говоришь, здорово?
— Еще как!
— Ну-ну... Пригласите-ка товарища Токарева и Шерера.
Пришел начальник арсенала Токарев, высокий сухой старик с короткими седыми усами в старой до пят шинели. В двадцать втором году Токарев как военспец, имевший опыт штабной работы, служил начальником штаба одной из дивизий Красной Армии. Закончилась гражданская, и он попросился по состоянию здоровья на службу попроще.
Следом явился Шерер, невысокий и неразговорчивый, как всегда углубленный в какие-то размышления, управляющий Торгсином.