Тревожное лето
Шрифт:
— Ну-ну, только без этого... — смутился Андрей.
Ванда рассмеялась, Андрей видел, что смеяться ей не хотелось и глаза ее оставались настороженными.
— Какой-то вы из себя не такой.
— Это как прикажете понять?
— Вы из идейных или «жигло»?
Губанов не знал, что такое «жигло», и поэтому сказал:
— Из идейных.
— То-то и видно. Все вы такие, идейные.
Ванда переодевалась в спальне. Андрей сидел на табурете. Очень хотелось спать. Она вышла в вечернем платье с жемчужным ожерельем на длинной точеной шее.
Ванда поправила короткую прическу.
— Ну как?
— Шанго [1] , — сказал Губанов и подумал: «И чего ей надо, жила бы, растила детей. А то тряпки, деньги, бандиты...» Появилась какая-то вкрадчивая жалость, но тут же вспомнил, что выписанные цифры сошлись с номерами украденных из банка купюр.
В темноте они спустились с Голубинки. Губанов придерживал спутницу под руку. Она скользила в резиновых ботиках. Кружилась голова то ли от запаха духов, то ли от усталости. Когда Ванда еще раз поскользнулась, Андрей чуть не сказал вслух: «Как корова на льду».
1
Хорошо (китайск.)
У старого кладбища он подозвал извозчика и что-то шепнул ему.
— Что вы там шушукаетесь? — спросила Ванда, усаживаясь и расправляя юбки.
— Да так. — Его почему-то начало знобить.
Шарабан покатил вдоль трамвайной линии. Ванда вцепилась в руку Губанова. У продуктового рынка повернули налево. Кучер натянул вожжи.
— Приехали, господа-товарищи. Вот тут и есть энто самое ГПУ.
Ванда как будто перестала соображать. Она последовала за Губановым и, только когда он рванул на себя взвизгнувшую промерзшими пружинами дверь, закричала дурным голосом, рванулась назад, но Губанов подхватил ее на руки.
...Гринблат допрашивал Кержаков.
Растрепанная, она сидела напротив Артема, смотрела сухими блестящими глазами прямо перед собой и молчала. Молчал и Кержаков. Ванда была словно в шоковом состоянии. Когда Кержаков сказал: «Давайте поговорим, гражданка Гринблат. И вам и нам будет легче», — глянула недоумевающе:
— Простите, вы что-то сказали?
— И вам и нам сразу станет легче.
— Легче?
— Вот именно. — Кержаков разложил бумаги. — Токарева знали? Только честно. Нам ведь известно очень много. Знали или нет? Мне не хотелось бы от вас слышать ложь, поэтому сразу скажу: мы наблюдали за вами. Так как?
— Допустим.
— Эдак не пойдет. Знали или нет?
— Знаю. Он что, убит? Почему вы о нем говорите, как будто его уже нет?
— Жив он, жив, успокойтесь. Кто совершил ограбление Госбанка? Учтите, ваши показания нам нужны до десяти вечера. Сейчас пятнадцать с половиной минут девятого. После девяти Токарев расскажет все сам. Ну что же? Для кого вы покупали медикаменты и относили к Токареву?
Тут Ванда не выдержала и всхлипнула, потом разразилась рыданиями. Кержаков налил в стакан воды:
— Выпейте. И не надо волноваться. Вашей темной жизни пришел конец. Очиститесь от грехов — и будете жить спокойно, как все советские люди.
Глаза Ванды опухли, она стала некрасивой. Кержаков говорил спокойно и даже задушевно:
— Вы верующая?
— Да.
— Представьте, что перед вами поп и вы исповедуетесь ему в своих грехах. — Он улыбнулся.
— Попросил Токарев, вот я и принесла ему.
— А для чего? Ведь вы по профессии медицинская сестра. Как нам известно, вместе с мужем служили у колчаковцев. Так?
— Не говорите мне о муже. Это негодяй.
— Не буду. Я тоже считаю его негодяем.
Ванда поняла, что сидевшему напротив добродушному человеку многое известно, и поэтому ничего не стала скрывать.
С Токаревым она была знакома еще по Петербургу, когда тот преподавал в военном училище, где служил ее муж, в то время поручик, Миловидов. Встретились в Иркутске в девятнадцатом. Потом их свела судьба во Владивостоке. Миловидов бросил жену и бежал за кордон. Ванда бедствовала, и только Токарев спас ее от панели, втянув в махинации с наркотиками... Ванда завязла крепко и уже не представляла себе жизни без черного рынка. В тот день, когда был ограблен Госбанк, некий Мордвинов, которого она встречала у Токарева, привез к ней молодого человека с простреленным плечом. Она как могла перебинтовала его, но медикаментов под рукой не было, пришлось бежать в аптеку. Куда делись деньги и золото с драгоценностями, она не знала. Ночью их куда-то отвезли, а куда, не ее забота. Только незначительную часть она получила и спрятала.
Кержаков запротоколировал показания, дал ей прочесть. Ванда поставила подпись.
— Скажите, Андрей Кириллович — тоже чекист?
— Да. Хотите его видеть?
Ванда тряхнула головой.
— Нет. Это правда, что вы пытаете?
— Вранье, — оскорбился Кержаков, — мы не белогвардейская контрразведка, в которой служил ваш муж.
Губанову открыла кухарка Токарева, и тут же за ее спиной ослепительно полыхнуло пламя. Губанов успел оттолкнуть в сторону Кержакова, и пуля вырвала клок ваты из рукава его пальто. Выстрелив в ответ, Губанов проскочил темную прихожую и оказался в маленькой комнате с зашторенными окнами. На деревянном топчане лежал полуголый человек в бинтах. Увидев Андрея, он попытался подняться, но тут же повалился на спину. Бинт сразу намок. Андрей пошарил под подушкой и, не найдя оружия, осмотрел комнату. Вверху хлопнул выстрел.
Губанов бросился туда по крутой лестнице.
Кержаков, расставив длинные ноги, стоял посреди комнаты. В камине потрескивали дрова, а на ковре лежал в неловкой позе Токарев.
На нем был халат и шлепанцы. В согнутой руке крепко зажат револьвер.
Кержаков посмотрел на Губанова.
— Застрелился, — сказал он. Поискал глазами, куда бы сесть. — Нехорошо получилось у нас, брат Губанов. Пришли к финишу — и вот те на.
Лукин допрашивал раненого...
— Надо ехать в Куперовскую падь. Вот адрес. Там еще двое, — сказал Губанов.
Этой же ночью были арестованы остальные участники налета.
Карпухин убежденно говорил:
— Не верю, чтоб Токарев организовал ограбление ради наживы. За этой акцией кроется политическая подкладка.
Никто не мог сказать, куда исчезло награбленное: ни Ванда, ни кухарка, ни трое захваченных. Твердили одно: Таратута (так они звали Токарева) с каким-то человеком увезли мешки в город, а куда — неизвестно.
Владивосток. 15 февраля 1924 г.