Тревожное лето
Шрифт:
— Карахан снова заявил протест Чан Кай-ши по «Памяти Ленина» и его экипажу.
— И это вас беспокоит?
— А ведь пароход-то ваши затопили еще 22 марта при отступлении чжанцзучановцев из Нанкина.
— Пора бы уже говорить не ваши, а наши, Яков Семенович, — упрекнул Бордухаров. — Как-никак, а знамя-то у нас одно. В нынешнее время что эсеры, что монархисты — все мы озабочены одним. Но я не спорить пришел в столь поздний час. Выручи, Ли Бо моих людей посадил в клоповник.
— И чего вас мир не берет? — недовольно проворчал Ивакин. — А Щекова удавить мало. Сын Байкалова — его ведь работа? Какая мерзость. — У Ивакина гадливо опустились уголки губ.
— Это не доказано, — возразил Бордухаров.
Ивакин постучал ладонью по столу:
— Вот тут, милый мой Вадим Сергеевич, все доказательства. Только из-за дружбы с тобой держу, а то бы давно обнародовал, и от твоего Щекова мокрое место осталось бы. Люди бы растерзали его. И не проси, пусть хотя бы помутузят его как следует.
— Спасибо и на этом. — Бордухаров поднялся, пробежал пальцами по пуговицам френча. — Извини тогда. Мне, конечно, наплевать на Щекова, если бы не Дзасохов. Он ведь невесть что наплетет Заборову, а тот Семенову. Семенов японцам пожалуется. В общем, дело примет принципиальный оборот.
Бордухаров знал, на чем играть. Если японская верхушка в Маньчжурии захочет, то Ли Бо слетит со своего поста. А этого Ивакину не хотелось. И он скрепя сердце пообещал. Принесли оттиски полос завтрашнего номера газеты. На первой полосе фотоснимок церемонии встречи Дитерихса и его статья под заголовком «Даешь конфликт на КВЖД!»
— Вы знаете, что советское консульство заявило протест Чжун Юю [9] ? Требуют немедленного выдворения Дитерихса из Маньчжурии за пропаганду войны.
9
Дипломатический комиссар чжанцзонлиновского правительства в Харбине,
— Не знаем, — признался Бордухаров.
— Разогнать вашу шарагу надо, если этого не знаете. Тоже мне, разведка, — зубоскалил Ивакин, явно издеваясь. — Вытурят его. Ли Бо уже получил указания. Они боятся большевиков.
— Дитерихс уехал в Цицикар.
— Вернут. А поскольку у тебя с Ли Бо отношения натянутые, то он постарается использовать свою власть. Так что учти.
— Учту.
Бордухарову было совершенно все равно, выгонят Дитерихса или не выгонят. От престарелого генерала пользы ни на грош. Только и всего, что несколько месяцев посидел на троне дальневосточного монарха. Если выгонят, то даже лучше. Не надо будет заботиться о его охране.
— Черт с ним. Пусть гонят, — сказал Бордухаров.
Ивакин удивился:
— Не поймешь вас, монархистов. То кричите объединяйся, то бежите в кусты.
Бордухаров отмахнулся:
— На это есть Косьмин. Вот пусть у него и болит голова за Дитерихса.
— И Косьмина выпрут.
— Это еще посмотрим.
— Правда, что большевики захватили ваши баржи с оружием?
— Правда.
Бордухарову не хотелось признаваться, но Ивакин в так знал.
— Значит, те денежки, что выделили японцы, песику под хвостик? Ловко гепеу работает. Пока Щеков крадет детей состоятельных родителей, чекисты не дремлют.
— К твоему сведению, Щеков вышел на советского агента, который, по имеющимся у нас сведениям, как раз и сообщил об этих баржах.
— Кто он?
— Только не для печати. Дай слово,
— Можешь быть спокоен.
— Ростов.
Ивакин даже карандаш выронил.
— Ростов? Ростов — чекист? — Какое-то время он смотрел на Бордухарова, потом прикрыл ладонью глаза и весь затрясся от смеха. — Ро-стов — чекист... Да безобиднее его днем с огнем не сыщешь во всей Маньчжурии.
— Зря смеешься, — обиделся Бордухаров. — Китайцы взяли Щекова, а Ростов тут же исчез.
Владивосток. Июль 1927 г.
Уполномоченный ОГПУ Чертанов еще спал на деревянном диване, когда к нему с шумом ввалились трое: милиционер Лапшин, младший оперработник Яхно и третий, которого из-за спины Лапшина Чертанов не мог разглядеть. Все они были мокрые и грязные, тяжело дышали. Лапшин вытирал лицо рукавом гимнастерки.
— Во, поймали... — торопливо заговорил он, отступая в сторону. — Ну и зверюка, скажу тебе... Давай его сюда, Яхно.
Яхно подтолкнул связанного по рукам мужчину.
— Не смей! — закричал тот, оскалив острые зубы, пытаясь освободить руки. Лапшин поймал его за воротник и крепко тряхнул.
— Замолкни, зараза. А то как врежу, неделю будут отскребать от стенки. Вон какой фингал Мишке поставил. Покажи, Миша!
Чертанов сбросил ватную телогрейку, минуту смотрел на задержанного, пытаясь вспомнить, где он его видел. Неторопливо намотал портянки, всунул ноги в сапоги, притопнул. Увидел на лице Яхно заплывший глаз и разбитые губы.
— Усадите его.
— Садись и не ерепенься, — приказал злым голосом Лапшин.
Черта нов обошел стол и тоже сел. Глаза его были красными и припухшими. Яхно выложил перед ним всякую мелочь, изъятую при обыске, пистолет системы «Беретта».
— Поленов! — ахнул Чертанов.
— Он самый, — подтвердил Яхно. — В лесу взяли. А потом вздумал удрать.
— По-нят-но... — Чертанов глубоко и облегченно вздохнул. — Вот и попался... А мы тут сбились с ног.
Через минуту Чертанов связался с Владивостоком!
— Поленов у меня! — кричал он в трубку. — Да-да! Вот тут рядом.
Поленов сидел, шевеля посиневшими кистями, пытаясь избавиться от сыромятного ремешка из брюк Яхно, и плакал. Даже после первого ареста он не чувствовал такую безысходность, какую ощущал сейчас. Тогда он был почему-то уверен, что удастся выйти из воды сухим, и интуиция его не подвела. А сейчас понял: это конец. Теперь не выкрутиться. Вспомнился Изот Нюхов, который сопровождал его до «конца», а потом страдальчески-жалостливо смотрел ему в глаза, как будто прощался навек. Тогда, обеспокоенный этим взглядом, Поленов наигранно-бодро спросил: «Ты чего пялишься, как провожаешь на тот свет?» Нюхов ничего не ответил, пожав искривленным плечом. Он не сказал Поленову, что не одного уже ходока переправил на ту сторону, да редко кого приходилось встречать.