Тревожное лето
Шрифт:
— Ли Бо. Начальник городской жандармерии.
— Извини, не признал. Для меня все они на одно лицо. А мой портрет слепишь?
— А почему бы и нет? — смеется Ванчо.
— Сколько возьмешь?
— Пять тысяч иен, или тысячу долларов.
— Дороговато, друг мой.
— Нет, — не соглашается Бойчев. — Пять тысяч я готов сам заплатить тебе, чтоб увековечить тебя же. И поставить в Варшаве на самой большой площади.
Ежи растроганно улыбается.
— Этого никогда не будет. Нас не лепят.
— А зря.
— Не знаю. Может, и зря. Вот конверт тебе.
Бойчев прячет конверт.
— Ростова взяли. Передай патрону. И Наденьку его.
— Когда?
— Час назад. Сам видел. — Бойчев садится на подоконник, свесив кисти рук меж колен.
— Кто?
— Щеков.
Хшановский прикидывает в уме: «Если час, то, пока я петлял, Щеков не терял времени даром. Первый шаг уже сделан. Всерьез взялся».
— Они из него жилы вытянут. И девочку жаль, — сказал Бойчев.
— Старик выдержит, — сам себя успокаивает Хшановский.
— Все равно они будут жилы из него тянуть.
— Он выдержит, — повторяет Хшановский. Он вспоминает, как однажды спросил Ростова, привык ли тот к риску и не страшится ли. «Вы знаете, первое время я вздрагивал от каждого паровозного гудка. А теперь ничего». — «Это потому, что вы находитесь в постоянном напряжении и каждое мгновение готовы воспринимать неожиданности», — сказал тогда Ежи. «Выдержит ли?»
— Когда Ли Бо придет позировать? — кивает Хшановский на глиняного идола, уставившегося незрячими глазами в угол.
Бойчев поглядел на часы.
— Через восемнадцать минут.
— Скажи ему, что Ростов исчез, и намекни, что это дело рук Дзасохова. Он знает все их притоны. Они на ножах с Бордухаровым.
— Я сделаю все, Ежи. И ты поберегись.
Хшановский рассказал Ванчо о «милой» беседе со Щековым.
— Вот видишь, они стращают тебя, — волнуется Ванчо. — Начали издалека. Подбираются, чтоб наверняка взять за горло. Но за горло брать не придется. У меня на Щекова есть компроматы. Он работает на японскую разведку. Это точно.
— Тогда другое дело. Тогда мы его возьмем за жабры, — пообещал Хшановский. — А сегодня надо найти и освободить Ростова. Ты лечился у него, Ли Бо — тоже.
— Понял, Ежи, все понял.
Заборов заскочил в трамвай, идущий на вокзал. Через четверть часа он уже жарился на солнце в толпе встречающих. Здесь же присутствовали Косьмин и Бордухаров в сапогах и дымчатых очках. Председатель РФП [8] Покровский стоял в стороне, засунув за борт кителя ладонь, рассматривал носки своих туфель. Вот он поднял голову и встретился взглядом с Заборовым.
8
Русская фашистская партия.
— Леонтий Михайлович, что же вы мимо нас-то? — произнес с укоризной, подходя.
Наконец надтреснутый звон станционного колокола известил о приближении экспресса. Вся толпа придвинулась к краю платформы, и только там, где должен был остановиться третий вагон, оказалось свободное место. В это время, запыхавшись, подбежал священник Пономарев. Бордухаров встретил его неодобрительным взглядом. От взмокшего и пыхтящего Пономарева несло жаром.
Он с виноватым видом встал рядом с Заборовым, осенил себя крестным знамением и зачем-то снял шляпу.
Косьмин приготовил помпезную встречу престарелому Дитерихсу не потому, что тот имел какой-то вес в политических кругах, а как бывшему правителю Приморья. Так сказать, дань уважения. И потом, Дитерихс по договоренности должен был на общем сборе выступить за объединение партий и союзов под крылом БРП. К мнению Дитерихса прислушивались.
Пономарев огляделся.
— Чевой-то мало нас тут, — сказал он. — Надо б поболе.
— Это не вашего ума дело, — ответил Бордухаров не оборачиваясь. Он стоял заложив руки за спину и покачиваясь на носках. Косьмин уже стягивал с правой руки перчатку.
Из вагона вышли два широкоплечих молодца и взглядами профессионалов быстро ощупали перрон. Не вынимая рук из карманов, встали по обе стороны выхода.
Показался Дитерихс. Он боязливо нащупал ступеньку, другую. Молодцы поддержали его под руки. Тут же подошел и Косьмин, щелкнув каблуками, открыл рот, готовясь произнести речь, но Дитерихс с какой-то радостью схватил его за руку, бумажка с речью выскочила из пальцев Косьмина, и ветер ее зашвырнул куда-то под вагон. Дитерихс полез целоваться. Косьмин сконфузился.
— Рад вас видеть, голубчик. Очень рад, — тонким голосом чему-то радовался генерал. Покровский стоял в стороне, и Косьмин осторожно потянул Дитерихса:
— Господин Покровский.
— Наслышан о вас, господин Покровский, наслышан, — Шагнул к Матковскому, занимавшему пост чего-то вроде министра иностранных дел у Покровского, и чмокнул в лоб. Вытер губы платочком, посмотрел на Косьмина.
— Отец Евгений... — Косьмин оглянулся, но Пономарев как сквозь землю провалился. Не растерявшись, он взял Дитерихса под руку, намереваясь увести. В стороне волновалась в верноподданнических чувствах группа офицеров. Косьмин был вынужден подвести гостя к ним.
— Здравствуйте, братцы!
— Здравжлаввашприство! — недружно ответили офицеры, окружив плотной стеной генерала.
Заборов шел позади всех. У автомобилей их нагнал Пономарев.
— Где вас черти носят, батюшка? — просипел Бордухаров.
— Где был, тама нету, — огрызнулся Пономарев, энергично пробиваясь к Дитерихсу. По не совсем заправленной рясе отца можно было понять, что только острая нужда заставила его исчезнуть в самый неподходящий момент.
Покровский пригласил в такси, но Леонтий Михайлович поблагодарил и отказался.