Тревожное лето
Шрифт:
— Явился я не деньги просить. Вижу, вы обеспокоены именно этим. Минуточку терпения. Вероятно, вам известно, что в Токио состоялась Восточная конференция? — Не получив ответа, Гамлет продолжал: — В ней участвовали дипломаты и весь генштаб. — Пытался проверить, какое произвел впечатление. Лескюр отмолчался. — Документ совершенно секретный. — Гамлет прикурил погасшую сигарету, дунул на спичку. — Между прочим, в нем шла речь об Америке, Советском Союзе и других странах.
— Я не интересуюсь политикой, господин Гамлет Аскольдович. Мы зря тратим время.
— Позвольте вам не поверить. Это русские купцы, кроме мошны, не желали ничего видеть, а французы...
— Допустим, — пробормотал Лескюр, закуривая.
— Я служу доверенным лицом в одной солидной фирме. Нет, не в Харбине. Здесь я проездом. Имею доступ к совершенно секретным документам. У меня фотокопии этого документа с грифом «Гокухи», Вы знаете, что это такое? Это значит «Совершенно секретно». И если простой смертный узнает его содержание, то... секир башка. Приобретя его, вы заработаете колоссальное состояние.
— А говорите, не из той породы.
— Я продаю, а не выпрашиваю.
— А почему вы пришли ко мне?
Гамлет улыбнулся:
— Симпатизирую французам.
— Продайте свое сокровище китайской разведке. На худой случай американцам или русским.
Гамлет усмехнулся:
— Не пойдет. Меня сразу засекут. Достойных американцев в Харбине нет. Русские не поверят. Уж я-то знаю.
— Что-то вы слишком много знаете, — заметил в короткую паузу Лескюр.
— Вы хотите понять, почему я это делаю? Мы с Мефистофелем решили выйти из спектакля. Свои роли в России сыграли блестяще. Довольно аплодисментов. На «бис» не хотим. Короче, чтобы нас на авансцену не выпнули насильно, нужны деньги. Не будет их — не сможем выбраться из этой вонючей ямы.
Похоже, что Гамлет Аскольдович искренен. Хотя черт его знает, может, и удалось маменьке сделать из своего сына незаурядного актера. Конечно, в истории разведок не мало случаев, когда, как говорят, на ловца и зверь бежит. Но Лескюр придерживался железного правила: не пользоваться той информацией, которая сама пришла в руки. И на этот раз он не отступил. Восемьдесят из ста — Гамлет провокатор.
— К сожалению, документ, предлагаемый вами, — говорил Лескюр, рассматривая ногти, — для меня никакой ценности не представляет.
— Значит, не желаете спасти человечество?
— Чем больше желающих спасти человечество, тем хуже человечеству.
— Понял. Вы не Жанна д’Арк. Согласен на пятьдесят тысяч долларов.
— Напрасно время теряем.
— Согласен на тридцать. Двадцать, — упорствовал Гамлет.
Лескюр подошел к телефону, взял трубку. Гамлет поджал ноги. Лескюр набрал первую цифру. Гамлет поднялся.
— Еще движение — и я продырявлю ваш халат, — предупредил он, наставив на Лескюра пистолет. — Положите трубку. Так. А теперь отойдите вон к той стенке. Умница. — Гамлет подошел к столику и с силой рванул телефонный шнур. Смотал его на пальцы и сунул в карман. — Бонжур, мсье. Если соизволите в течение тридцати минут покинуть комнату, жизнь не гарантирую...
В ванной шумела вода, Лескюр поднялся, выключил и заходил по мягкому ковру.
Через тридцать минут вызвал горничную и, кивнув на телефон, сказал:
— Пригласите мастера. Да побыстрее. И бутылку перно со льдом.
Потом Лескюр постучал в стену.
— Вы чем-то удручены? — спросил Ежи, располагаясь с бокалом перно.
Лескюр пересказал событие, минувшее полчаса назад.
— Он или авантюрист, или ни во что нас не ставит. Хамло, пся крев!
Лескюр сморщился.
— Перестаньте грубить.
— Извините, — буркнул Ежи, остывая. Чтоб чего еще не ляпнуть, набрал в рот вина.
Лескюр положил перед Хшановским конверт:
— Передайте Бойчеву.
— Понятно. Что сказать?
— Ничего. Он сам знает. Будьте внимательны, У Ванчо какие-то связи с Ли Бо?
— Он с него скульптуру лепит.
— Все. Идите. — Лескюр посмотрел на часы. — Если что с конвертом случится... а впрочем, идите.
Хшановский с готовностью поднялся.
— Есть, патрон.
Владивосток. Июль 1927 г.
Настенные часы в приемной пробили одиннадцать .вечера. Били они долго, с отдыхом, как молотобоец, потерявший силу. Паперный проверил по ним свои. В это время прибежал боец комендантского взвода Синяков и доложил, что Носову плохо. Комната взвода находилась в конце коридора.
Носов сидел на кушетке, подтянув колени к плечам, и мычал, раскачиваясь, Паперный присел рядом, участливо положил руку на его плечо:
— Ты чего, Носов?
Носов не отвечал, все раскачивался, и Паперный видел только реденькую макушку его.
— Давно он так?
Синяков пожал плечами:
— Да нет вроде. Я тут немного вздремнул, слышу, кто-то вроде стонет, подскочил, а он вот так. И молчит, главное.
— Да... — растерянно произнес Паперный. Остановил озабоченный взгляд на Синякове: — Через полчаса арестованного на допрос, а у вас тут...
— Да я знаю. Только вот он чего-то...
Паперный снова сел.
— Слышь, Носов... Ну чего ты? Болит, что ли, где? Чего молчишь? Ежели болит, так скажи, врача вызовем.
Носов только громче замычал.
— Все понятно. Ну что, езжай один. Гляди там внимательней. Наручники чтоб надел. Понял?
Через десять минут приехала карета «скорой помощи», и Носова под руки увели вниз. Паперный записал происшествие в журнал.
А еще через двадцать минут в районе Куперовской пади раздались выстрелы. Паперный посчитал, что это уголовный розыск снова устраивает облаву. На всякий случай позвонил дежурному по горотделу. «А я думал, это вы тарарам подняли», — ответил тот. Паперный забеспокоился. Дорога на Первую Речку возле кладбища была перерыта, и приходилось ездить в объезд, через Куперовскую падь. А выстрелы слышались как раз оттуда. Он тут же связался с дежурным по тюрьме. Синяков с арестованным уже выехал.