Тревожные ночи
Шрифт:
— Погоди! Может, они подойдут ближе… Если не уберем их всех, лучше дать им уйти… Они нас не видят.
Немцы дальше не пошли. Некоторое время они прислушивались к тишине леса, затем сели на землю. Закурили.
— Не стоит их обходить, — опять шепнул мне Глига на ухо. — По короткой очереди каждый — и им крышка!
Мы долго прицеливались. Бирюк дал знак. Мы выпустили по гитлеровцам несколько длинных очередей. Пять немцев повалились на землю не пикнув. Но из леса, позади них, на нас обрушился свинцовый дождь. Взбешенные пулеметы почти под корень срезали ельник в одной пяди от нас. Не было возможности шелохнуться. Бирюк, однако, дал мне знак, и мы стали спускаться, загибая влево. «Прямо в пасть к гитлеровцам!» — подумал я со страхом. Но что мог я поделать? Приходилось следовать за ним. Пройдя несколько сот метров, мы остановились и выстрелили наугад. Немцы сразу перенесли огонь.
— Пусть себе стреляют! — сказал Глига. — А мы айда назад. Быстро! Обойдем их.
Пулеметы продолжали строчить нам вслед. Немцы прислушивались к малейшему шороху. Когда падала в лесу подбитая ветка, им казалось, что шум вызван нашим передвижением, и они открывали бешеный огонь. Мы за это время ползком обошли их справа и, оказавшись у них в тылу, сели передохнуть под деревом. Со стороны ельника лес все еще гудел от выстрелов.
— Так и будут палить до утра! — усмехнулся Бирюк.
Я ему не ответил. Я почувствовал вдруг болезненный зуд в ноге, ставшей горячей и влажной. Боль усиливалась, острым ножом вонзалась в голень… Я протянул руку и ощутил на ней кровь…
— Я ранен, — прошептал я испуганно, только сейчас осознав это. Бирюк подполз ко мне и дружески сжал мое плечо, успокаивая. Затем размотал обмотку, разорвал штанину и наложил на голень повязку.
— Пошли, — сказал он. — Нам нельзя медлить.
Я попытался встать, но ноги у меня подкосились, и я упал на четвереньки. Я не мог ступить раненой ногой. Боль отдавалась во всем теле, я дрожал, как в ознобе. Мгновение мы оба молчали. Стрельба позади нас усиливалась.
— Глига, брат, — простонал я. — Не оставляй меня в руках у немцев. И мертвого не оставляй!
Бирюк встал возле меня на колени и подсунул мне руку под шею.
— Обопрись на меня, — шепнул он. — Стисни зубы, терпи… Мы должны дойти!
Мы снова двинулись в путь. Спуск становился все трудней. Бирюк почти нес меня на руках. Я чувствовал на лице его горячее прерывистое тяжелое дыхание. Через некоторое время он опустил меня на землю, а сам сел рядом, держа палец на спусковом крючке. Я понимал, что не под силу человеку тащить меня так долго, а затем еще переправлять вплавь через Грон, и шепнул ему:
— Иди один, Глига! По крайней мере, хоть ты дойдешь.
Он молча, как будто недоверчиво, посмотрел на меня.
— Если доберешься и если сможешь, — сказал я, уже начиная верить в эту возможность, — возвратись и забери меня… не то…
Он опять ничего не ответил, только упрямо покачал головой в знак того, что несогласен. Затем поднял меня и, взвалив на плечо, как мешок, двинулся вниз. Целый час нес он меня так, на плече. Во второй раз он опустил меня на землю в кустарнике на берегу Грона. У наших ног река катила свои бурные воды, билась о скалы, ревела. На том берегу, на расстоянии каких-нибудь трех — четырех сотен метров, мы ясно различали тень фабричной трубы и, правее, блеск железнодорожных рельсов. Оттуда тоже слышались выстрелы, ночную мглу разрывали огни взрывов, над землей клубился дым.
— Наши, — тревожным шепотом заметил Глига. — Бьются с немцами. Мы должны добраться до них как можно скорее… Надо, чтобы они выстояли до утра, когда мы пойдем в атаку вместе с советскими товарищами.
Мы довольно долго задержались в кустарнике, прислушиваясь. Бирюк в раздумье смотрел на воду. Боль становилась все мучительней, нестерпимо сверлила голень. Но я не решался напомнить о ране. Я знал, что Глиге сейчас не до меня, — он мучался над вопросом, как нам вдвоем переправиться на тот берег. Наконец, очевидно приняв какое-то решение, он направился к лесу и вскоре вернулся, таща за собой ствол сосны.
— Ухватишься за него, — пояснил он мне.
Затем, вынув из нагрудного кармана конверт, он засунул его за кожаную подкладку каски и стал осторожно спускаться к воде, волоча за собой ствол. Я крепко ухватился руками за дерево, и таким образом он и меня втащил в бурлящую реку. А потом решительно поплыл вместе со мной к противоположному берегу. Вода вокруг нас ревела, с силой ударяла по дереву, перекатывалась через него, а Бирюк все плыл, упорно борясь с волнами, и тянул за собою ствол, в который я судорожно вцепился. Казалось, мы быстро доплывем до берега. Но вдруг как раз, когда мы находились на середине реки, над нами вспыхнула ракета. Ослепительный свет повис в воздухе. Поверхность воды заискрилась. Все вокруг выступило из тьмы. Помню, я различил даже капли воды на каске Бирюка!.. И в то же мгновение возле нас забарабанили по воде пули. Стреляли слева, из-за излучины реки. Я зажмурил глаза и потерял сознание. Очнулся я в кустарнике на том берегу Грона. Я был один. Рядом лежали каска и автомат Бирюка.
— Глига, — шепотом позвал я. — Где ты, брат?
Я увидел его в реке, когда новая немецкая ракета на мгновение разорвала тьму. Он толкал ствол к середине течения. Пулеметные очереди скрещивались уже прямо перед ним. И еще раз увидел я его, когда, борясь из последних сил, он судорожно бил по воде руками, то показываясь над ней, то снова в нее погружаясь. А дерево плыло вниз по реке, освещаемое ракетами, поливаемое пулями.
«Глига тонет!» — мелькнула страшная мысль. И, хотя я чувствовал себя слишком слабым, чтобы пытаться спасти его, я все же подполз к самой воде. В это мгновение рядом послышался плеск, и Бирюк вылез на берег. Он стонал.
«И он ранен!» — с ужасом подумал я, глядя растерянно на сержанта, не в силах что-либо произнести.
— Надо идти… сию же минуту, — с трудом выдавил он. — Пока немцы палят по стволу.
Он поднял каску и автомат и, зажав одной рукой рану на груди с такой силой, что ногти впились в тело, пополз от берега. Я последовал за ним. Мы ползли, не сводя глаз с рельсов, блестевших впереди. Пули ложились около нас все реже. Немецкие пулеметы всю свою ярость обрушили на ствол, продолжавший плыть по течению. И по-прежнему непрестанно вспыхивали над ним ракеты, выискивая нас.
Возле железнодорожного полотна мы остановились. До наших было не более двухсот метров. Но ни я, ни Глига не могли сдвинуться с места. Мы потеряли слишком много крови, и силы наши были на исходе.
— Что нам делать, Глига? — в отчаянии спросил я.
Бирюк не отозвался. «Уж не умер ли он?» — подумал я со страхом и, приблизившись к нему, повернул его на спину. Струйка крови показалась в углу его рта. Но лоб и брови были, как всегда, нахмурены, и глаза блестели.
— Держись за мою ногу, — прошептал он. — Мы должны дойти. — И, перевернувшись на живот, он снова пополз. Он полз сейчас так быстро, как никогда. Я понял — он собрал последние силы. Некоторое время я еще держался за его ногу, но, почувствовав, что он вконец обессилел, выпустил ее. И остался лежать у железнодорожных рельсов лицом вверх, глядя на далекие звезды и прислушиваясь к свисту пуль, проносившихся надо мною.