Тревожные ночи
Шрифт:
В ожидании начала атаки я с тяжелым чувством наблюдал за саперами. Они сидели в окопах, прикрытых сверху сосновыми ветвями, вооруженные автоматами и гранатами, с шашками тола под рукой. С виду они казались совершенно спокойными. Кто-то грыз сухарь, хмуро вглядываясь в лес, где стояли на страже немецкие доты. Другой, растянувшись на дне окопа лицом вверх, следил глазами, как покачивались над ним сосновые ветки. Третий, в соседнем окопе, тихонько напевал песенку… «Что это? — с тревогой спрашивал я себя. — Безразличие? Нелепое примирение с мыслью о смерти? Нет! — возразил я сам себе. — Война научила меня глубже понимать солдат — они умирают так, как живут… так же просто…»
В эту минуту сапер, напевавший песенку, перегнулся через край окопа к соседу, лежавшему на дне, и шепотом попросил его:
— Дай-ка, земляк, разжиться табачком.
— Погодь, — сердито отмахнулся от него тот. — Дам после…
Выступлению штурмового отряда должна была предшествовать артиллерийская подготовка. Командир саперов, спокойный и уверенный в себе парень, попросил моего разрешения самому руководить обстрелом. Я согласился и передал ему телефонную трубку. Первые снаряды легли позади дотов, подняв клубы дыма. Потом они стали бить поочередно то по минному полю, то по проволочному заграждению и дотам. Орудия стреляли редко, с перерывами, словно пристреливаясь. Но вдруг сосредоточили всю силу огня только на минном поле и проволочном заграждении. Десятки жерл извергали из себя огонь и железо, обрушивая их на небольшую площадку в несколько сот метров. Шквал, нарастая, двигался в сторону дотов.
В промежутках между залпами слышалось характерное хлопанье взрывающихся мин, и в воздух вместе с взметаемой землей и столбами дыма летели колья проволочной сети. Над поляной встала дымовая завеса; ветер гнал ее к дотам. Лес протяжно и страшно ревел. С оглушительным грохотом рушились сосны. Земля стонала от взрывов, устремляя в небо фонтаны грязи и пыли, порой закрывавшие от нас линию дотов.
Вдруг неизвестно почему огонь артиллерии стал постепенно стихать. Снаряды снова ложились разрозненно и редко. И в ту же минуту я услышал яростные крики старшего сержанта, ревевшего в телефонную трубку:
— Поговорим после атаки, господин капитан! Да, да, после атаки. А сейчас продолжайте огонь! Или я немедленно прекращаю атаку и иду к вам со своими саперами. Хорошо, расстреляете меня завтра… Сам явлюсь к вам, если останусь жив… А сейчас — стреляйте! Пустите в ход запасы и завтрашние и послезавтрашние!.. Стреляйте! Шквальный огонь по дотам!
Только сейчас понял я по-настоящему, какую тяжелую задачу предстояло выполнить саперам. И сам, не отдавая себе в том отчета, схватил телефонную трубку и начал крыть капитана отборной бранью…
Обстрел перенесся на доты. Он все нарастал, похожий на дробь града. Тогда открыл огонь и я. Десятки пулеметов и минометов яростно ударили по проволочной сети и амбразурам дотов. Я ввел в бой противотанковые орудия, приданные нам полковником. Из них в сторону дотов устремлялись клубы черного дыма. На несколько минут этот участок фронта гитлеровцев был охвачен ураганным огнем.
Саперы из передних окопов начали тогда швырять на поляну гранаты, и она вся заволоклась вонючим, черным как деготь дымом. Между нами и немцами медленно поднималась огромная дымовая стена, ветер гнал ее в сторону немцев. Стена ползла, цепляясь нижней своей частью за землю, и была здесь так плотна, что сквозь нее нельзя было различить не только проволочные заграждения и темные бетонные стены дотов, но даже огненные вспышки взрывов. Этот густой черный дымовой вал так напугал гитлеровцев, что и их фронт вышел наконец из оцепенения и тоже обрушил на наши позиции ураганный огонь из своих пушек и пулеметов. Но из-за дыма огонь этот был слепым — гитлеровцы стреляли наугад по поляне и лесу, и их снаряды нам особого вреда не причиняли.
В течение долгого времени там, вокруг этих трех дотов, все клокотало, гремело, бухало, как в пекле. И в это пекло поползли, скользя и извиваясь по земле, как змеи, смельчаки саперы. Они ползли гуськом, тремя рядами в пять человек; каждый ряд направлялся к одному определенному доту. Передние несли ручные пулеметы, у остальных были на шее автоматы, а в руке гранаты. Некоторые еще волокли за собой длинные сосновые жерди с брусками тола для преодоления проволочных заграждений, другие тащили ножницы для резки проволоки и мешки, набитые гранатами. Замыкал шествие старший сержант в сопровождении трех последних бойцов, которые несли под мышками тол для подрыва дотов.
Минное поле было все разворочено взрывами. Саперы пересекли его перебежками, от воронки к воронке. Вскоре всех их скрыла от нас дымовая завеса. Тогда я прекратил обстрел из пулеметов и огнеметов и дал приказ артиллерии перенести огонь в глубь немецкой обороны. Наши пушки стали бить теперь по немецким позициям за линией дотов.
Мы все столпились у краев окопов, прислушиваясь с замирающим сердцем к тому, что совершалось сейчас возле этих страшных дотов. Немецкие пулеметы яростно строчили по теням саперов, маячившим в дыму. Время двигалось мучительно медленно; казалось, что с момента ухода саперов прошла уже целая вечность… Неожиданно раздалось несколько мощных взрывов, от которых содрогнулись лес и земля и бешено завертелась на месте дымовая завеса. Над этим крутящимся черно-серым вихрем мелькнули на мгновение колья проволочного заграждения…
— Прорвали сеть, — вздохнул я с облегчением и приказал придвинуть две роты к краю поляны, готовясь к атаке…
Прошло несколько томительно долгих минут… Я начал лихорадочно подсчитывать в уме, сколько времени нужно, чтобы прорезать проходы в проволочной сети и добраться от них до дотов… «Сейчас, сейчас! — мысленно подбадривал я себя. — Сейчас они взлетят на воздух!» Но взрыва все не было. «Может быть, все они погибли у проволоки?» — мелькнула вдруг страшная мысль. Но я тут же отбросил ее… Прошло еще несколько минут, казалось, жизнь остановилась… Но вот донесся издали слабый треск трех ручных пулеметов… И я понял, что саперы били по амбразурам дотов, из которых немцы все еще продолжали отстреливаться.
Потом ручные пулеметы смолкли. На окутанное дымом пространство опустилась неестественная тишина… Я вытер выступивший на лбу пот и нетерпеливо пополз к передним рядам своих бойцов… Солдаты были охвачены тем же лихорадочным нетерпением… Они стояли молча, оцепенев, устремив неподвижные, застывшие глаза в сторону немецких позиций… И как раз в это мгновение дымовая завеса вдруг вспыхнула изнутри и оглушительный взрыв, казалось, расколол землю. С шумом обрушилось несколько вековых сосен. Над дымовой завесой взметнулся к небу гигантский столб пыли. За первым последовал второй, потом третий взрывы, еще более мощные, еще более оглушительные. Снова с грохотом повалились на землю деревья и устремились к небу столбы земли и пыли, смешанные с дымом и гарью. Над поляной, все еще окутанной дымом, установилась вдруг жуткая тишина…
Я вцепился руками в землю и приподнялся на одно колено.
«Почему не пускают белую ракету?» — тревожно спрашивал я себя. — Сержант должен был пустить в небо белую ракету. Этот сигнал должен был возвестить, что путь открыт и мы можем идти в атаку…
«Ракета! Ракета! Ракета!» — машинально повторял я про себя. Но не взвивалась в небо белая ракета! Тишина вокруг становилась все глубже. Казалось, она существует извечно и ей не было и не будет конца…
Тут из глубины леса, позади дотов, где расположен был немецкий фронт, послышались слова команды: