Тревожные ночи
Шрифт:
— Вперед! Вперед! Вперед!
Одновременно затрещали, еще не стройно, автоматы, начали взрываться гранаты.
«Они хотят заткнуть брешь!» — молнией пронеслась мысль.
Я не стал дольше ждать белой ракеты. Вскочив на ноги, я поднял над головой автомат и крикнул:
— За мной, ребята! Вперед!
Дым рассеялся, и проволочная сеть казалась совсем рядом. В ней зияло множество широких пробоин: проходы, открытые для нас смельчаками саперами. Но в этот самый момент немецкая пуля попала мне в левую ногу и я упал. Солдаты мчались мимо, не замечая меня, дико крича, почти обезумев от ярости. На развалинах трех дотов они столкнулись со встречной волной гитлеровцев, хлынувшей, чтобы заткнуть брешь. Сцепились в смертельной схватке. Все перемешалось, стрелять не было возможности. Бились врукопашную, бились ожесточенно, остервенело, пуская в ход ногти, зубы. Кололи друг друга штыками, били наотмашь прикладами. Гитлеровцы были опрокинуты, смяты, растоптаны в прах. Остатки их бежали без оглядки, ища спасения в глубине леса.
Вслед за нами вошли в прорыв и остальные наши батальоны, сосредоточенные в лесу, перед этим последним рубежом гитлеровцев. К полудню вся линия укреплений немцев была уничтожена и их фронт у Добра-Нива перестал существовать.
Когда подошли санитары и подняли меня на носилки, я попросил отнести меня сначала на поле боя… От приземистых квадратных дотов остались только груды камней и щебня, покрытые толстым слоем беловатой пыли.
Но и саперы штурмового отряда погибли все до единого. Приподнявшись на носилках, тщетно пытался я распознать среди наваленных трупов их тела. Не удалось мне разыскать и тело старшего сержанта, так и не успевшего пустить в небо белую ракету…
Глубокая печаль охватила меня. Сердце сжалось от боли. И вдруг горячая неудержимая слеза обожгла мне щеку… Я скорбел о безвестных бойцах, не оставивших нам даже имени.
Бирюк (Рассказ связного)
Уже второй раз мы сбились с дороги. Начинало темнеть, а мы все еще не перевалили через гору. Лес становился все гуще, ночные тени под соснами все черней. На небе, только с одной стороны, справа, мерцало несколько звезд. Ночь была сырая, холодная, тихая. Шелест раскачиваемых ветром ветвей заглушал наши шаги. По сути дела, мы шли наугад. Оставили позади бескрайние, еще оголенные дубовые леса, оставили полк в селе у подножия горы. Некоторое время нас преследовал постепенно стихавший шум боя. Уже два дня, как наши ожесточенно бились с немцами на шоссе, ведущем к городу Банска-Бистрица. Но нам никак не удавалось оттеснить противника. Город находился у него в тылу, и гитлеровцы не желали отдавать его ни за что на свете. Сейчас, двигаясь в ночной тьме, мы время от времени оглядывались назад, на долину. Она сверкала вспышками взрывов. Вспышки росли, ширились, сливаясь в одно огромное багрово-сизое зарево. Мы немного постояли, стараясь разобраться в ходе сражения.
— А бой-то разгорается, — заметил я шепотом моему спутнику, сержанту Глиге.
— Ну нет! Сегодняшний окончен, — ответил он, помедлив. — Немцы его проиграли. Не умеют они воевать ночью. Трусят.
За сосновым лесом начался ельник. Сержант объявил привал. Я растянулся рядом с ним, дыша с трудом, прерывисто и быстро.
— Что, не хватает силенок? — спросил Глига.
— Устал, — ответил я уклончиво.
Глига опустил на землю автомат, так чтобы он был под рукой, и вынул из кармана компас. Циферблат светился в темноте.
— И даже не знаем, куда идем, — пробурчал я.
— Знаем, — сердито отрезал Глига, не спуская глаз с компаса.
Он был прав. Мы знали. Прошлой ночью этот же путь проделала наша пятая рота. Полк тогда оставил шоссе, изменив направление атаки. Требовалось перейти через горы, спуститься к немцам в тыл, форсировать Грон и внезапно атаковать Банска-Бистрицу в лоб. Но пройти удалось только нашей головной пятой роте; немцы, сосредоточившись на шоссе, ударили нам во фланг, принудив полк перегруппироваться и принять бой. Рота, прошедшая через горы и форсировавшая реку, была отрезана на окраине города и взята в клещи.
— Вы должны прорваться к пятой роте во что бы то ни стало, — приказал нам полковник. — Она занимает оборону между спичечной фабрикой и железнодорожным полотном.
И, вручая Глиге конверт с приказом, добавил:
— Здесь написано, что их рота должна любой ценой продержаться до завтрашнего утра. Я просил помощи у русских справа. Завтра одновременно с нами пойдет в наступление и советская дивизия в том же направлении: спичечная фабрика — железная дорога — госпиталь. Держитесь все время на север. Не отклоняйтесь ни вправо, ни влево… Север — север — север!
И вот уже шесть часов мы шли на север. Из них добрых три мы потратили на обход зарослей, обрывистых скал, поиски дороги. Шли чаще наугад, невольно подаваясь вправо, в сторону расположения советских войск.
— Опять отклонились, — с досадой прошептал Глига. — Надо взять левей.
— Чтобы напороться на немцев?
— Север — там, — буркнул он угрюмо.
Я ему не возражал. Я знал его еще с деревни, служил вместе с ним в одном полку, когда мы стояли в Румынии. Он был замкнут, неразговорчив, упрям. Никогда не удавалось вытянуть из него ни что он задумал делать, ни почему он раздумал это делать. Когда что-нибудь было не по нем, он замолкал, выражая этим свое недовольство. А если что втемяшилось ему в голову, переубедить его не мог никто. Он боролся, добивался и в конце концов делал, что задумал, делал и молчал. Поэтому его прозвали у нас Бирюком. Но душа у этого Бирюка была чудесная: человек он был прямой и добрый. Пока Глига изучал компас, я лежа думал: «Полковник не мог сделать лучшего выбора. Сказано — север, и севера будет держаться!»
Бирюк между тем спрятал компас и дернул меня за рукав. Мы стали пробираться сквозь ельник. Шли пригнувшись, держа автоматы наперевес. К нашему удивлению, мы вдруг почувствовали, что начинаем спускаться. Выходило, что мы перевалили через вершину, не заметив того. Склон по эту сторону горы был круче и трудней. Но нас это больше не тревожило. Мы знали — внизу, у подножия, — Грон, а на том берегу — Банска-Бистрица. У опушки сделали второй привал. Впереди виднелся просвет. Лес стал реже. Между вершинами деревьев снова засверкали далекие звезды. Ветер совсем стих. Бирюк опять сверил по компасу направление, но тут же молча сунул его обратно в карман. Я понял — мы шли правильно.
Передохнув, мы двинулись дальше. Но не успели сделать и несколько шагов, как рядом ударила автоматная очередь. Другая начисто срезала еловую ветку над нами. Пришлось залечь. Бирюк пополз назад по-пластунски и, дернув меня за ногу, знаком приказал следовать за ним. Я тоже стал пятиться к ельнику, не спуская глаз с того места, откуда раздались выстрелы.
— Зря мы зашли сюда, — прошептал я испуганно. Бирюк зажал мне рукою рот: сам он за все время не проронил ни звука. Смолкли и немецкие автоматы. В лесу снова установилась тишина — глубокая, настороженная, зловещая. Мы и немцы выслеживали друг друга.
— Их немного, — шепнул мне Глига на ухо. — Случайно просочились между нами и русскими. Если обойдем их, не встретим больше никого.
«Легко сказать, обойдем, — подумал я. — И откуда мы знаем, что их немного?» Тут Бирюк неожиданно ткнул меня кулаком в бок: между деревьями показалась группа немцев. Их было действительно немного, всего пятеро. Очевидно, какой-то патруль, который, прочесывая лес, случайно забрел в это место. Видно было, что они стреляли вслепую, со страху, встревоженные шумом наших шагов. Немцы остановились на краю поляны, выстроившись в ряд, как мишени на полигоне. Я поднял автомат, собираясь дать очередь. Но Глига отвел мою руку, шепнув: